Филип Янси - Почему? Вопрос, который остается всегда
Одна женщина, у которой я брал интервью, вспоминала: «Тяжелее всего было зимой. Без электричества нам нечем было согреться, и потому мы сжигали все подряд. У меня был на руках младенец, родившийся прямо посреди этого ада. Мы рубили топором фамильную мебель. Через какое-то время приходит оцепенение — как эмоциональное, так и физическое. Затем на Рождество один из соседей принес мне бесценный подарок: неизвестно где найденную, покрытую грязью корневую систему дерева. Я заплакала. Он был мусульманином и вообще не праздновал Рождество, и все же пошел на жертвы, чтобы нам было тепло. Я никогда еще не получала подарка, который бы столько значил для меня, и до сих пор храню этот кусок дерева. Просто не смогла его сжечь. К моему стыду, этот жест растрогал меня больше, чем новость о смерти очередных тридцати человек».
Один мужественный виолончелист поднял боевой дух целого города своей реакцией на убийство двадцати двух гражданских, стоявших в очереди за хлебом. В течение двадцати двух дней подряд он выходил из своей квартиры во фраке и цилиндре, ставил табурет на том месте, где из-за минометного обстрела погибли эти люди, и давал в память о них сольный концерт. Его необычайная храбрость придавала смелости горожанам, которые присоединялись к нему даже в те дни, когда поблизости рвались снаряды.
Слепой и беззубый мир
Месяцы тянулись мучительной чередой, и город, который всегда гордился своей разнородностью, начал раскалываться на части, как и вся страна. До войны в Сараево жили самые разные этнические группы с большим представительством католиков, мусульман и православных. Теперь же город стал на 80 процентов исламским, численность православных и католиков значительно сократилась, а протестантов остались считанные единицы. В ходе каждой беседы я обязательно спрашивал: «А как теперь? Вы готовы к примирению?» Ни один человек не ответил: «да». Раны одновременно слишком свежи и слишком запущенны, поскольку этим распрям уже более семи столетий. «Любой компромисс — это поражение», — сказал один из лидеров Сербии. «Любое примирение — это предательство», — вторит ему другой.
Конфликт на Балканах может разгореться снова. Сейчас, когда я пишу эти строки, в выпусках новостей доминирует гражданская война в Сирии — повторение тех самых злодеяний, о которых я слышал на Балканах. Геноцид, завершившийся в Руанде, сегодня продолжается в Демократической Республике Конго и в Нигерии. Мне вспоминаются слова Ганди о том, что претворение в жизнь принципа «око за око и зуб за зуб», доведенное до логического конца, сделало бы весь мир слепым и беззубым. Я никогда еще не бывал в месте, которое настолько нуждалось в благодати и прощении, но с таким упорством противилось им. Как показали Соединенные Штаты после гражданской войны и наши близкие отношения с бывшими врагами, Германией и Японией, — исцеление после жестокого человеческого конфликта возможно, но только если его хотят обе стороны. К сожалению, зачастую преградой становятся гордость и жажда мести.
Однажды вечером во время визита в Сараево моим провожатым был жизнерадостный францисканский монах по имени Иво Маркович. Он отвез меня на еврейское кладбище, расположенное на холме высоко над городом. Во время осады это был один из главных наблюдательных пунктов сербских снайперов. Ежась на холодном западном ветру, мы смотрели вниз на те самые улицы, где они ежедневно выискивали своих жертв. Каждая могила имела те или иные знаки осквернения. Надгробия были испещрены следами от пуль, покрыты граффити, разбиты и перевернуты. Я прочитал о Марковиче в книге Мирослава Вольфа «Безвозмездно». В его деревне злодеями себя проявили исламские боснийцы, убив 21 человека, включая 9 членов семейства Марковичей: все — пожилые люди, среди которых самым молодым был 71-летний отец Иво.
По окончании войны Маркович навестил свою родную деревню. Предоставлю рассказать эту историю самому Вольфу:
Дом, в котором раньше жил его брат, теперь занимала какая-то свирепая мусульманка. Его (Марковича) предостерегали, чтобы он не ходил туда, потому что эта женщина, готовая защищать свой новый дом, всем угрожала ружьем. И все же он пошел. Когда Иво приблизился к дому, женщина уже ожидала его с сигаретой в зубах и с ружьем со взведенным курком в руках. «Убирайся отсюда, или я пристрелю тебя!» — рявкнула она. — «Нет, вы не пристрелите меня, — ответил отец Маркович мягким, но уверенным тоном. — Вы приготовите для меня чашку кофе». На мгновение изумленно уставившись на него, женщина медленно опустила ружье и отправилась на кухню. Взяв последнюю щепотку кофе, которая у нее оставалась, она смешала ее с уже использованной гущей, чтобы приготовить достаточно напитка для двоих. И вот они, два заклятых врага, завели беседу за чашкой кофе, участвуя в древнем ритуале гостеприимства. Женщина поведала о своем одиночестве, о потерянном доме, о сыне, который так и не вернулся с войны. Когда отец Маркович снова наведался к ней месяц спустя, она сказала ему: «Я рада видеть вас почти так же, как если бы домой вернулся мой сын».
Говорили ли они о прощении? Не знаю. И, в некотором смысле, это неважно. Маркович (жертва) пришел к этой мусульманке просить о гостеприимстве в доме его брата, которым она неправомерно завладела. И та откликнулась. Хотя женщина и встретила Марковича с ружьем, она сделала ему подарок и была рада его присутствию. Ритуал беседы за чашкой кофе стал первым робким шагом на пути к взаимному принятию. Если этот путь продолжить, то он проведет даже через труднопроходимый край прощения.
Только вернувшись домой из Сараево, я осознал всю значимость существования еврейского кладбища, на котором побывал вместе с отцом Марковичем. «Как ни удивительно, когда-то в Сараево была процветающая еврейская община, — рассказывал мне Иво, обводя рукой разбитые надгробные камни с выгравированными на них звездами Давида. — Когда инквизиция изгнала евреев из Испании и Португалии, их радушно приняла исламская Османская империя. Они здесь преуспевали, как видно по качеству мраморных надгробий, хотя они теперь и изуродованы».
Некогда численность евреев здесь достигала 20 тысяч человек, что составляло пятую часть населения. За многонациональную разнородность Сараево прозвали «маленьким Иерусалимом». К середине XIX века каждый врач в городе был евреем, и здесь процветали пятнадцать синагог. Затем, спустя сто лет, пришел Холокост, погубивший 85 процентов евреев Сараево.
Крики о помощи
В каждом уголке Сараево я слышал призрачное эхо вопроса, преследующего историю человечества: почему Бог не вмешивается? Почему Он не убрал Гитлера до того, как тот набросился на евреев? Почему Он не избавил Сараево после четырех дней, а не четырех лет осады? «Ох, этот странный мир, — сетует один из персонажей книги Хаима Потока “Меня зовут Ашер Лев”. — Иногда мне кажется, что у Властелина вселенной есть еще какой-то мир (Боже, упаси!), о котором Он заботится, и потому пренебрегает этим миром».
Я начал воспринимать балканскую историю как типичный пример притеснения меньшинств — вечной судьбы евреев и темы, которая снова и снова звучит в Библии. Израилю тоже была знакома гражданская война. В правление первого царя Саула поднялось восстание во главе с Давидом, который позже сам столкнулся с мятежом собственного сына Авессалома. Два поколения спустя страна разделилась надвое, положив начало периоду нестабильности, во многом напоминающему события на Балканах.
В такие времена песни протеста смешивались с песнями хвалы, что видно из Книги Псалмов. По оценке Юджина Петерсона — автора перевода-парафраза Библии, известного под названием «The Message», — две трети Псалмов содержат стенания. «Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего», — сетует один из псалмов, приписываемый Давиду. «Время Господу действовать: закон Твой разорили», — заявляет другой. Бог, кажется, вполне понимает основания нашего протеста, как и нашу потребность в гневе, направленном против боли.[3]
Порой Божий «избранный народ», подобно жителям Сараево, оказывался в осаде в прямом смысле слова. После одного из таких штурмов ассирийцы убили тысячи израильтян, а выжившим пробили нос или нижнюю губу железными крюками, чтобы увести их в рабство. Так и появились «потерянные колена Израиля». Следующий чужеземный захватчик, Вавилон, пошел еще дальше, завоевав Иерусалим и разрушив Божий храм. Когда пыль сражений улеглась, израильтяне оказались рассеянными по всему лицу земли и не воссоединялись как независимое государство в течение двадцати пяти веков. Один из псалмов, написанных под впечатлением этой трагедии, передает ту же горечь по отношению к врагам, которую я услышал от жителей Сараево: «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»
