Фредерик Фаррар - Жизнь Исуса Христа
Все эти мысли и чувства могли промелькнуть в душе Его в те минуты, когда с отвращением безгрешного, непостижимого для нас ужаса предвкушал Он горечь, которая была горше горечи смерти. Но спустя несколько времени, — победительный, хотя и усталый в молитвенной борьбе, как предок Его Иаков, — Он возвратился к ученикам отыскивать хотя малейшей человеческой поддержки и человеческого сочувствия от избранных из избранных, — от трех своих любимых апостолов. Увы! Он застал их спящими. Наступал час страха и гибели, но ни достоверность опасности, ни любовь к Иисусу, ни чувство Его невыразимой печали, — ничто не могло заставить их пободрствовать сколько-нибудь времени. Их скорбь, тягость и крайнее смятение искали успокоения в крепком сне. Даже Петр, после всех своих пылких обещаний, не удержался, потому что глаза его отяжелели. Симон, ты спишь? — сказал Иисус. Но когда грустный упрек прозвучал в их ушах и пробудил от сна, Он дополнил: не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение! А затем, чтобы оправдать их в собственных их глазах, или, скорее, чтобы указать на опасность подобного состояния, Он прибавил: дух бодр, плоть же немощна.
Отошедши оттуда, Иисус снова начал пламенно молиться и, когда успокоились чувства, возвратился; но опять застал учеников спящими. Проснувшись, они не могли найтись, что сказать Ему, от тягости и смущения. Верно слово Давидово: поношение сокрушило сердце мое, и я изнемог; жрал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу[690].
В третий и последний раз, но уже с полным спокойствием и душевным миром победы, — которыми дышала Его молитва, — искал Он утешения в общении с Богом и получил все, в чем нуждался. Прежде чем прошел этот час, Он успел приготовиться ко всему худшему, что может изобрести сатанинское и человеческое измышление. Он знал, что случится с Ним, — может быть, даже следил уже взором за перемежающимся светом фонарей, когда преследователи выходили из-за ограды храма. В покойной речи Его не было и следа душевного возмущения, когда Он пришел в третий раз и нашел учеников спящими. Вы все еще спите, — сказал Он, — и почиваете. Кончено, — пришел час; вот, предается Сын Человеческий в руки грешников. Вместо того, чтобы подать Мне помощь, вместо подкрепления Меня своим сочувствием, вы спали. Но теперь все переменилось. Теперь уже не Я нарушаю ваш крепкий сон. С грубостью и насилием прервут его другие. Встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня.
Теперь действительно наступило время вставать. Потому что, пока святые спали, грешники сговаривались и делали преувеличенные приготовления. Пока те спали в своей тяжелой скорби, предатель бодрствовал в своей деятельной злобе. Прошло более двух часов[691], с тех пор как из светлой «горницы» их счастливого общения Иуда ушел ночью и был в постоянных занятиях. То ходил Он к первосвященникам, торопя и понуждая их собственною своею торопливостью, которая происходила частью, может быть, от действительного страха пред Тем, с кем таким образом поступал, — частью от желания придать себе более важности и возвысить цену своего поступка. То он просил иудейских начальников дать ему сборную стражу из рабов, охранителей храма, сих начальствующими[692], и из римского войска, расположенного в башне Антония, с их трибуном[693]. Воины запасались оружием, а примешавшаяся толпа — кольями. Такую силу собрали они против Одного, Который был оставлен всеми и беззащитен. Несмотря на лунный свет, они не забывали захватить с собою фонарей и факелов, чтобы Иисус не скрылся в каком-нибудь из каменных гротов или в густой тени олив, — и что же? все эти предосторожности предприятия были против человека, который никогда не делал ни малейшего покушения на сопротивление, побег или укрывательство. Очевидно, что все свои движения производили они без шуму и насколько возможно скрыто. Но глубокая тишина царствует по ночам в восточном городе, и такая огромная толпа не могла двигаться неслышимо. Когда Иисус пробуждал спавших учеников, Он уже мог распознать в отдалении звук оружия, шум торопливых шагов, плохо подавленное смятение приближающейся толпы. Он знал все, что ожидало Его; Он знал, что любимый Им укромный сад, где Он так часто с радостью беседовал со своими учениками, был хорошо знаком предателю. Этих необычных и враждебных звуков, этого красного огня фонарей и факелов, появлявшегося там и сям в промежутках между деревьями, было вполне достаточно для того, чтобы доказать выдачу Иудою тайны Его уединения, а также и скрытного приближения изменника.
Вслед за словами Иисуса появился сам предатель. Стараясь преувеличить свое участие, совершая с поспешностью и рвением настолько отвратительное дело, что даже у него недоставало духу приостановиться и подумать, он первый вошел за ограду и оказался впереди других. Друг, сказал Иисус, когда Иуда выступил вперед, — для чего ты здесь?[694] Мысль, при сильном возмущении Его духа, высказана была коротко, и Иуда не отвечал на вопрос, торопясь дать соучастникам постыдный условленный знак. Кого я поцелую, сказал он им прежде, Тот и есть: возьмите Его и ведите осторожно[695]. Затем, приблизившись к Иисусу с обычным холодным приветствием, он воскликнул: Равви, радуйся![696] и осквернил священную щеку своего Учителя поцелуем предательского привета. Иуда, сказал ему Иисус со строгим и грустным упреком, целованием ли предаешь Сына человеческого?[697] Этих слов было довольно. Представляя со всей простотою всю гнусность поступка, они объяснили человеку: каков он в душе; как мало избранный им для предательства способ соответствовал его поступку; как мало был он необходим, как без нужды злобен. Всякое прибавление было бы излишне. Для доказательства, что может устыдиться даже дьявольская сила, презренный предатель скрылся за ворота ограды, к которым уже начала теснится густая толпа народа. Господи, не ударить ли нам мечем?[698] был вопрос Петра и другого ученика, при которых было оружие, потому что, будучи в саду, апостолы знали о числе пришедшей стражи. Иисус не ответил на вопрос: потому что, обличив гнусное коварство Иуды, Сам вышел за ограду, чтобы стать лицом к лицу со своими преследователями. Не удаляясь, не покушаясь скрыться, Он стоял пред ними при свете месяца в своем дивном величии, без всякого вооружения, посрамляя своим присутствием их излишние факелы и ненужное оружие.
Кого ищете? — спросил Он. Из рассказа св. Иоанна[699] видно, что определенное означение, кого именно хотят задержать, необходимо было для избавления от всякого преследования апостолов. Мы даже думаем, что неясное обозначение подлежавшей аресту личности действительно спасло всех присутствовавших тут и предупредило тайное убийство или какой-нибудь другой гнусный поступок со стороны зверских преследователей.
Иисуса Назорея, — отвечали они.
При тягостном настроении и изумлении, этот непрямой ответ мог нравиться апостолам более, чем прямое указание на личность Спасителя, хотя, в случае малейшего сомнения. Иуда был тут, для того чтобы предупредить всякую ошибку, в которую мог ввести данный преждевременно, а потому бесполезно, сигнал. Глаза евангелиста отыскали предателя, напрасно скрывавшегося между густою толпою.
Это я, — отвечал Иисус.
Спокойно сказанные слова привели внезапно в смущение и оцепенение самих преследователей. Господь слышался в этом голосе, а потому кроткий ответ обладал большею силою, чем восточный ветер или звук грома, и поразил их так, что они пали на землю. В истории нет недостатка в примерах, что невозмутимое чело, смелый взгляд, покойное положение беззащитного человека обезоруживали и парализовали врагов. Дикие и зверские галлы не могли извлечь оружия для поражения величественных римских сенаторов. «Я не могу убить Мария», воскликнул невольник-варвар, опуская оружие и убегая стремглав из плена, в который был послан для того, чтобы умертвить маститого героя[700]. Вполне естественно смущение воинов, которые при словах «Это Я» пали на землю, хотя злобный скептицизм и в этом простом, но поразительном рассказе находит сомнение. Надо припомнить, что между ними был Иуда, что душа его была в сильнейшем волнении, что восточные жители вообще склонны к внезапной панике, что страх есть душевное движение, легко передающееся другим, что большая часть из них слышала о чудесах Иисусовых и что всем было известно, что Он считался пророком, что Его обращение, при встрече множества народа, предупрежденного Иудой, чтобы взять Иисуса и вести осторожно, напомнило некоторым образом о сверхъестественной Его силе, что они были участниками в одном из таких действий преступного насилия и полночной тьмы, которое могло парализовать самые дерзкие умы. Когда мы будем содержать это в уме и припомним, что во многих случаях одного присутствия и слова Иисусова достаточно было для успокоения народного волнения и сохранения Его невредимым среди густой толпы[701], то не будет никакой надобности прибегать к чудесам для объяснения того, что эти официальные мародеры и их низкий вожак подались назад от простых слов: «Это Я», как будто свет внезапно ударил им прямо в лицо.
