Протоиерей Александр Шмеман - Статьи
6. ЗНАЧЕНИЕ ПРИЧАЩЕНИЯ
«Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем» (1 Кор. 11:29). Теперь мы можем вернуться к этим словам ап. Павла и задуматься; над их истинным смыслом. Как мы видели, ни ранняя Церковь, ни Отцы не понимали их в том смысле, что альтернатива недостойному причащению заключается в воздержании от Причастия, что благоговение к Таинству и боязнь его профанации должны привести к отказу от вкушения Святых Даров. Очевидно, что так не думал и сам ап. Павел, в посланиях и увещеваниях которого мы находим первую формулировку этого кажущегося парадокса, который на самом деле составляет основу христианской «этики» и источник христианской духовности.
«Не знаете ли, — пишет ап. Павел коринфянам, — что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии» (1 Кор. 6:19—20). В этих словах — суть постоянного призыва ап. Павла жить соответственно тому, что «произошло» с нами во Христе; а жить так мы можем только потому, что это уже произошло с нами, потому, что спасение, искупление, примирение и то, что мы «куплены дорогою ценою», уже дано нам, и мы «не свои». Мы можем и должны работать для нашего спасения потому, что мы уже спасены, и именно потому, что мы спасены, мы можем работать для нашего спасения. Мы должны всегда, во все времена становиться и быть теми, кем мы уже есть во Христе: «вы же — Христовы, а Христос — Божий» (1 Кор. 3:22).
Это учение ап. Павла имеет решающее значение для всей христианской жизни вообще, и особенно для жизни в таинствах. Оно выявляет необходимую напряженность, на, которой основывается эта жизнь, из которой она происходит и которую нельзя устранить, ибо это означало бы оставление и коренное искажение самой христианской веры. В каждом из нас есть напряжение между «ветхим человеком, истлевающим в обольстительных похотях», и «новым человеком, обновляющимся по образу Создавшего его» через смерть и воскресение в крещении [178]; между даром новой жизни и стремлением усвоить ее, сделать ее своей истинной жизнью; между благодатью, «подаваемой не мерой» (Ин. 3:34), и всегда несовершенной мерой моей духовной жизни.
Но тогда первый и основной плод всей христианской жизни и духовности, столь явный в святых, — это чувство и сознание не некоего своего достоинства, но недостоинства. Тот, кто близок к Богу, благодаря всецело свободному дару Божию, лучше осознает онтологическое недостоинство всего творения перед Богом. Эта подлинная духовность несовместима с какой бы то ни было мыслью о «заслуге», о чем–либо, что могло бы делать нас самих по себе «достойными» этого дара. Ибо, как пишет ап. Павел: «Христос, когда еще мы были немощны, в определенное время умер за нечестивых. Ибо едва ли кто умрет за праведника… Но Бог свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас» (Рим. 5:6—8). Стремление «соизмерять» эти дары с нашими заслугами и достоинством таит в себе начало той духовной гордыни, которая есть сама суть греха.
Это напряжение имеет свой источник в Таинствах. Приступая к Божественным Дарам, мы вновь и вновь осознаем, в какую богословскую «сеть» мы попали, и из нее, по человеческому разумению и логике, нет выхода. Ибо если из–за моего недостоинства я остерегаюсь приступить, то отказываюсь от Божиих даров любви, примирения и жизни. Я отлучаю себя, ибо «если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6:53). Если же я «ем и пью недостойно» — я ем и пью свое осуждение. Я осуждаюсь если не принимаю, и осуждаюсь если принимаю, ибо разве кто когда–либо был «достоин» прикоснуться Божественному Огню и не потребиться?
Еще раз подчеркну: из этой богословской ловушки невозможно выбраться человеческим разумением, применяя к Божественным Тайнам наши человеческие критерии, мерки и рационалистические объяснения. Есть что–то духовно страшное в том, с какой легкостью и без малейшего упрека совести епископы, священники, мiряне, и, пожалуй, в особенности те, кто претендует на духовную опытность, принимают и отстаивают как традиционную и бесспорную ту современную ситуацию с Таинствами, при которой член Церкви может считать себя пребывающим «в нормальном состоянии», если в течение пятидесяти одной недели не приступает к Чаше из–за своего недостоинства, а затем, на пятьдесят второй, после исполнения некоторых правил, пройдя через пятиминутную исповедь и получив отпущение грехов, вдруг становится «достойным», чтобы вслед за Причастием вновь немедленно возвратиться к своему «недостоинству». Все это не может не пугать уже потому, что тем самым явно отвергается подлинный смысл, крест христианской жизни и все то, что открывается нам в Евхаристии, а именно осознание невозможности привести христианство в соответствие с нашими мерками и уровнем, невозможность принять его только лишь на наших, а не на Божиих условиях.
Что это за условия? Нигде они не выражены лучше, нежели в том приглашении, которое священник произносит, вознося Святой Хлеб, и которые в ранней Церкви собственно и означали приглашение к Причастию: «Святая святым!» В этих словах, а также в ответе на них общины — «Един Свят, Един Господь Иисус Христос» — все человеческие рассуждения находят свой конец. Святая — Тело и Кровь Христа — только для тех, кто свят. Однако никто не свят, кроме единого Святого Господа Иисуса Христа. И таким образом, на уровне жалкого человеческого «достоинства» дверь закрыта; ничего мы не можем предложить, что сделало бы нас «достойными» Святых Даров. Ничего, кроме святости Самого Христа, которую Он в Своей безграничной любви и милосердии сообщает нам, со–делывая нас «родом избранным, царственным священством, народом святым» (1 Пет. 2:9). Это Его святость, а не наша, делает нас святыми и, значит, «достойными» приступать и принимать Святые Дары. Ибо, как говорит Николай Кавасила, комментируя эти слова, «никто не имеет святости сам по себе, и она не зависит от человеческой добродетели, но все, обладающие ею, получили ее от Него и Им. Как если бы несколько зеркал были выставлены на солнце, все они блестят и все источают лучи, тогда как одно и то же солнце соделывает их блистающими» [179].
Таков главный «парадокс» жизни в Таинствах. И все–таки было бы ошибкой сводить его к одним лишь Таинствам. Грех профанации, о котором говорит ап. Павел, упоминая «пиющих и ядущих недостойно», имеет отношение ко всей жизни, потому что вся жизнь, весь человек, тело и дух, освящены Христом, соделаны святыми, «и сие не от нас, Божий дар». Единственный вопрос, который обращен к человеку: желает ли и готов ли он принять со смирением и послушанием так обильно и любовно подаваемую ему святость, прежде всего как крест, на котором он распинает ветхого человека с его похотью и тлением, как свой постоянный суд, но также и как благодать и силу для постоянной борьбы за возрастание в нем нового человека, новой и святой жизни, участником которой он соделался? Мы участвуем в Святом Причащении только потому, что Христом и во Христе соделаны святыми; и участвуем мы в нем для того, чтобы стать святыми, т. е. исполнить дар святости в нашей жизни. И тот кто этого не осознает, «ест и пьет недостойно», если, причащаясь, помышляет лишь о своем «достоинстве» в силу своей собственной, а не Христовой святости; если принимает Евхаристию, не связывая ее со всей своей жизнью, как суд над ней, но также и как силу для ее преображения, как прощение, но также и как неизбежное вступление на «узкий путь» напряженных усилий и борьбы.
Помочь нам осознать все это не только умом, но всем нашим естеством, привести нас к покаянию, которое одно открывает нам двери Царства, — вот смысл нашего приготовления к Святому Причастию.
7. ЗНАЧЕНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПРИЧАСТИЮ
В нашей нынешней ситуации, во многом сформированной практикой «нечастого» причащения, приготовление к нему означает, прежде всего, исполнение желающим причаститься определенных дисциплинарных и духовных предписаний и правил: воздержание от допустимых при иных обстоятельствах действий и поступков, чтение определенных канонов и молитв (Правила ко Святому Причащению, имеющегося в наших молитвословах), воздержание от пищи утром перед Причастием и т. д. Но прежде чем приступить к приготовлению в узком смысле слова, мы должны, в свете вышесказанного, попытаться восстановить идею приготовления в ее более широком и глубоком значении.
В идеале, конечно, вся жизнь христианина есть и должна быть приготовлением к Причастию — точно так же, как она есть и должна быть духовным плодом причастия. «Тебе предлагаем живот наш весь и надежду, Владыко Человеколюбче…» — читаем мы в литургической молитве перед Причастием. Вся наша жизнь судится и измеряется нашим членством в Церкви, а значит и нашим участием в Теле и Крови Христовых. Все в ней должно быть наполнено и преображено благодатью этого участия. Наихудшее следствие нынешней практики то, что при ней сама наша жизнь «отделяется» от приготовления к Причастию, делается еще более мiрской, более оторванной от веры, которую мы исповедуем. Но Христос пришел к нам не для того, чтобы мы могли выделять небольшую часть нашей жизни для исполнения «религиозных обязанностей». Он требует всего человека и всю его жизнь целиком. Он оставил нам в Таинстве Причастия Самого Себя, дабы освятить и очистить все наше существование, соединить с Ним все грани нашей жизни. Христианин — это тот, кто живет между: между воплощением Христа и Его возвращением во славе для суда над живыми и мертвыми; между Евхаристией и Евхаристией — Таинством воспоминания и Таинством надежды и ожидания. В ранней Церкви именно таким был ритм участия в Евхаристии — жизнь в воспоминании одного и ожидании грядущего. Этот ритм правильно формировал христианскую духовность, сообщая ей ее подлинный смысл: живя в этом мiре, мы уже участвуем в новой жизни грядущего мiра, преображая «ветхое» — «новым».
