Афанасий Раковалис - Отец Паисий мне сказал...

— Ни то, ни другое. Помешались и те, и эти. У 70 процентов не все дома. Остальные 30 процентов мыслят естественным образом — молодые люди как молодые, а старые как старые. Еще осталась закваска.

14 октября 1990 г.

Сегодня мир — это большой сумасшедший дом!

Все плохое Бог обратит ко благу. Да, Он использует зло во благо.

Когда бывают забастовки, я страдаю. Это все равно, как если бы кто‑то вгрызся зубами в грудь своей матери, чтобы напиться крови. Это преступление.

Сегодня царит всеобщее безразличие. Все пребывают в состоянии летаргии, духовного расслабления. Если и проявляют какой‑либо интерес, то только к своему кошельку, а не к тому, что есть истинное благо.

Человек, не полюбивший Бога, перестает любить и своих родителей, и соседей, и свое село, и свою Родину, потому что Родина — это большая семья. Такой человек становится никчемным.

Человек сначала любит Бога, родителей, потом братьев, соседа, друга, село, Родину, которая есть наша большая семья.

12 июня 1990 г.

Византия положила начало Святой Горе. Сегодня Святая Гора могла бы возродить Византию, лишь бы нам сохранить в себе силу, не «полинять», не «обесцветиться». Смотрите, люди сейчас во всем разочарованы и ищут чего‑то, что имело бы непреходящую ценность. Это очень легко. Лишь бы сами мы не «полиняли».

— Отче, турки снова угрожают Греции!

— Пусть себе угрожают. Я молюсь, чтобы Озал[24] угрожал еще больше — надо европейцам наконец понять, с кем они имеют дело. Было бы хорошо, если бы Христос на полоборота ослабил винт, которым Он его прижимает. Так, как затянул этот винт на один оборот для Горбачева, для Чаушеску.

Молюсь и о том, чтобы Флоракис[25] умножал свои словеса и люди поняли, кто он такой и чего добивается.

Декабрь 1991 г.

Я пришел к Старцу вместе с двумя рабочими Афониады, жителями Северного Эпира[26]. Они были исполнены боли, подавленности и страха перед албанцами, которые собирались в шайки и грабили греческие села. Сама жизнь обитателей этих сел находилась под угрозой. Многие исчезали без следа. Их убивали. Все надежды на какую‑либо помощь иссякли.

Многое им рассказал Старец, хорошо знавший ситуацию в этом регионе, поскольку сам вырос в Конице.

— Мы надеялись на Грецию. Но сейчас, когда сами увидели, как здесь обстоят дела, уже не верим, что она может помочь, — эти слова были произнесены почти в полном отчаянии.

Старец бросил взгляд на меня, как бы желая предоставить мне слово, но так как нельзя было не дать ответа, сказал:

— Не бойтесь. Найдутся «шальные головы» и с той, и с другой стороны, которые освободят вас. «Шальные» в хорошем смысле — отчаянные парни, герои. Они не будут разбираться в политике — просто займут этот район, чтобы помочь. Политики в глубине души будут рады случившемуся, они связаны по рукам и ногам и сами действовать не могут. Другие смирятся, скажут: что произошло, то произошло. Не бойтесь. Действуют и духовные законы. Это наша боль. Мы — одна семья, и нас разделили. Все равно, что сказать: эти дети будут жить отдельно от остальных. Разрезали по живому!

Сколько раз мы освобождали Северный Эпир, сколько было пролито крови, сколько людей получили обморожения в горах. Все это не пропадет без следа.

Мы возьмем и Константинополь. То есть нам его отдадут. Не по доброте или по справедливости. Нет! Бог управит так, что крупные державы будут заинтересованы в том, чтобы именно мы владели Городом.

И Каппадокию мы заберем.

Я посмотрел на него с удивлением:

— И Каппадокию, отче?

— Э!.. Там будет такая свобода, что любой, кто захочет, сможет туда ехать, и Каппадокия станет, по сути, нашей.

Приверженцы Гитлера и Муссолини снова поднимают голову. Вмешиваются американцы: что, мол, тут у вас происходит? Нам помогут англичане и американцы.

— Хорошо, отче. Но ведь турок в Городе десять миллионов… и когда нам его отдадут, как мы сможем взять его под контроль?

— Их переселят на другую сторону (Босфора). Помысл мне говорит (он выделил интонацией слово «по- мысл»), что так поступят ради вод пролива, чтобы сделать их международными… И потом в Турции разразится холера, будет большое бедствие. Очень много людей умрет. Об этом говорил и Святой Арсений[27]. Он написал тетрадь с пророчествами… Я тебе ее показывал?

— Да, отче.

— К тому же треть турок станет христианами.

3 декабря 1991 г.

— Геронда, у меня есть помысл сделаться иконописцем и оставить преподавательскую работу, потому что дети меня не слушаются и никакой пользы я им принести не могу.

— Обуздывай детей. Разве этого мало? Пусть у них будет тормоз. Представь‑ка, придет кто-нибудь и им скажет: «Не читайте книги! Зачем вам это нужно?» Даст им и порцию гашиша: «Вот, попробуйте — увидите, какая отличная вещь». Тебе бы такое понравилось?

— Нет.

— Ну, так давай будем немножко их обуздывать.

Я вижу, что и у этого правительства дела идут не очень успешно, хотя намерения у него были хорошие. Оно не справилось со своими задачами.

Каждые четыре года Греция превращается в большой сумасшедший дом. Уходит одно правительство, приходит другое, увольняет сколько угодно чиновников и набирает своих; не важно, соответствует ли человек должности — лишь бы был свой. Но от этого никакой пользы. Плохо работает государство.

Этот уволенный служащий, которому надо содержать семью и которого послали куда подальше, кипит гневом и, где ни оказывается, ведет пропаганду, прилагает усилия, чтобы сбросить новое правительство и вернуться на свой пост.

Люди, таким образом, исполняются ненависти, и государственный аппарат работает плохо. Каждые четыре года такая чехарда.

Когда был король, он имел армию и полицию и никто не мог выгнать служащих. А сегодня их выбрасывают на улицу, чтобы поставить своих людей. Я не идеализирую то время. Но вот это было хорошо.

Сегодня все рвутся к власти. Караманлис[28] прогнал короля и занял его место. Папандреу[29] хотел сделать сына[30] премьер — министром, чтобы самому стать президентом. Все борются за власть. У политиков нет никаких идеалов.

Старец принес нам тетрадь, где были записаны некоторые пророчества святого Арсения Хаджефенди. Святой предсказывал, в частности, события 1923 года и говорил о том, что греки из Малой Азии опять вернутся на свою родину.

Старец сказал:

— Помимо того, что на территории Турции будут созданы государства курдов и армян, в ней разразится холера, которая истребит многих турок.

Сегодня человек стремится захватить место другого. А от нас требуется войти в положение другого, лучше понять его и тем самым приумножить мир.

Ныне все говорят о мире и делают бомбы!

Сначала нужно примириться с Богом, потом с самим собой и потом — с другими людьми… Чтобы приумножить добро, чтобы добро возобладало благими средствами.

— Геронда, во мне все протестует против современного общества, оно несправедливое, и я хочу сбежать от него в какое‑нибудь село, чтобы иметь как можно меньше контактов с людьми.

— Сегодня зло уже стало непереносимым, несправедливость умножилась до крайности… Ох — ох- ох… — Старец, исполненный скорби, не мог говорить и только горько вздохнул. Затем продолжил: — Раньше, если что‑нибудь загнивало в корзине торговца овощами и начинало пахнуть, зеленщик, почувствовав запах, выбрасывал сгнившее. На худой конец, мог один — другой соседний овощ подпортиться. Сегодня вся корзина гнилая. Сегодня человек может продать свою деревню за бутылку водки. Люди подешевели. Вещи подорожали, а люди подешевели.

А уезжать нельзя. Нужно благими средствами приумножать добро.

Вот увидишь, в конце концов люди будут вынуждены поставить над собой царя. Чтобы был верховный арбитр.

— Геронда, если творится несправедливость, не должны ли мы протестовать, говорить об этом?

— Не слушают. Человек может иметь духовную красоту, быть украшен добродетелями, и его все равно не слушают. А уж если в нем есть какой‑нибудь изъян, то и подавно не слушают.

Сидя на деревянных чурбанах во дворе кельи Старца, группа интеллигенции ожидала услышать от него слово. Старец сказал:

— В старину люди пахали на волах. Один или два вола кормили всю семью. И когда вол старел, хозяева его не убивали. Его трудами, говорили они, мы имели пропитание. Они любили его, и рука их не поднималась убить животное, его просто оставляли в покое в углу двора и ухаживали за ним, как за престарелым человеком. Сегодня люди сильно изменились. Они даже своих родителей не хотят призирать в старости. Стремятся поскорее завладеть их собственностью, а потом сдают в дом престарелых. И там несчастный старик изнывает от тоски и одиночества, лишенный радости общения с внуками, с детьми. Да и у сиделок в этих заведениях жестокое сердце. Все строго по часам: обход палат у них во столько‑то. А старик обмочился, запачкался, нуждается в судне, но должен, бедняга, страдать, пока не придет назначенный час.