Артур Пшибыславски - Пустота – это радость, или Буддийская философия с прищуром третьего глаза
«Это неправда! — воскликните вы. — Ведь яблоко должно быть вне нашего сознания, чтобы сознание могло его осознать». Позволю себе не согласиться, потому что если яблоко находится снаружи и осознается нами при посредничестве чувств, то я вынужден повторить свой вопрос: каким же из чувств до нас доходит информация «яблоко»?
«Хорошо, — скажете вы, — но я же не являюсь этим яблоком, а вижу его вне меня».
Это так, вы видите яблоко вовне, но не потому, что оно находится снаружи, а потому, что сознание сконструировало яблоко как внешний предмет. Яблоко — представление о внешнем предмете, но внутри нашего сознания — зеленый гномик просматривает упорядоченные им письма. Часть нашего восприятия сконструирована как внутренняя, а часть — как внешняя, и переживается соответственно, но это всегда переживание сознания или переживание в сознании. Поэтому если мы видим яблоко вне нас, то видим собственный ум, или следствие его точнейшей, неутомимой работы.
А как же с чувствами? Разве они не являются лучшим доказательством существования внешнего мира, ведь они служат для приема исходящих от него сигналов? А вот и нет, если только хорошенько присмотреться к ситуации и сделать это со стороны воспринимающего сознания, то есть глазами зеленого гномика. Вот он получает только письма, но не имеет непосредственного контакта с отправителем, о котором может делать выводы на основе полученной корреспонденции. Так и наше сознание не сталкивается с предметом, а имеет в своем распоряжении лишь нервный импульс от органов чувств, интерпретированный, например, как сладкий вкус. Ведь ощущение сладости — это интерпретация информации о возбуждении органа чувств, а не впрыскивание свойства фрукта в сознание. О том, что сладость не имманентное свойство яблока или меда, знали и жители Древней Греции, которые, подобно буддийским философам, заметили, что иногда больной человек, пробуя мед, чувствует горький вкус. Если бы мы воспринимали независимые от нас свойства независимого от нас предмета, а не собственные интерпретации, представления или конструкции (называйте, как хотите), то и больной, и здоровый должны были бы почувствовать одинаковый вкус.
Если смотреть со стороны воспринимающего сознания, тогда то, с чем оно контактирует, есть представления о предметах, интерпретированных как внешние объекты, и все. Сознание не сталкивается с самим внешним предметом. Независимо существующие предметы не впрыгивают в сознание (иначе восприятие слона было бы самоубийством). Однако сознание нуждается в представлениях о предмете, как зеленый гномик в комнате — в письме. Итак, в сознании имеются представления о предметах как о внешних объектах. Но из этого не следует, что они существуют вне сознания. Если вы не согласны, но признаете, что сознание располагает представлениями, являющимися копией внешних вещей и дающими нам возможность их познания, то скажите, откуда у вас такая уверенность? Подобная ситуация предполагала бы, что, во-первых, у нас есть представление, а во-вторых, некий непосредственный непредставленный контакт с отображаемым предметом, который мы можем сравнивать с его представлением с целью верификации правильности нашего познания. Но именно здесь круг замыкается — если у нас есть непредставленный контакт с предметом, то зачем нам представления о нем? А если контакт с предметом возможен только при помощи представлений, поскольку вещи не запрыгивают в сознание, то это фиаско — у нас есть только представления, и все.
Вещи «не существуют снаружи как отличные от познающего их сознания», утверждает Гьялва Кармапа III. Вещи — лишь представления в нашем уме. Если вы до сих пор не верите, отнимите у воспринимаемого предмета то, что в него вкладывает сознание. Давайте отнимем это неприметное, но значимое добавление «яблоко», вложенное зеленым гномиком, и интерпретацию органов чувств, — писем, касающихся свойств предмета. Что останется? Вы по-прежнему видите где-то снаружи некий предмет или его объективно существующую природу? Или все-таки нет? Может быть, там уже пусто? «Все явления — это твой ум. Восприятие внешних объектов — обманчивая концепция. Они пусты, словно сон — лишены природы».
Окончательным доводом существования какой-либо внешней вещи является ее восприятие, утверждает Дхармакирти, или, обобщеннее, познание этой вещи. Это приводит к тому, что вещь нельзя отделить от ее познания, она навсегда познанный предмет, предмет для или в рамках познания. Это не позволяет говорить что-либо о реальности самой в себе и ее независимости от познания. Утверждать, что вещие такие, а не иные, независимо от того, познаем мы их или нет, означает, что мы познали их независимо от познания, а это, смею заверить, достаточно подозрительный способ познания вещей.
Хорошей иллюстрацией обсуждаемого в этой главе фундаментального тезиса буддийской философии будет история о двух господах, поспоривших о мухах. Первый из них утверждал, что мухи везде, а второй настаивал на том, что они только там, где есть люди. Чтобы разрешить этот тяжелый, или, точнее, мушиный вопрос, первый предложил отправиться в пустыню. Там они набрели на труп верблюда, поедаемого роем мух. Тогда первый господин триумфально вскричал: «Видишь?! Куда ни глянь, ни одного человека, а сколько мух!» Второй с усмешкой решительно заявил, что истина на его стороне: «Здесь ни больше ни меньше, две особи, никем не вычеркнутые из рода человеческого!» Хотя первый из них принадлежал скорее к гомо эректус, а второй — к гомо сапиенс.
Сперва кажется, что спор рассудила бы камера, оставленная возле павшего верблюда. Она запечатлела бы ситуацию, и вопрос выяснился бы в момент просмотра записи. Но в том-то и дело: в момент просмотра записи. До просмотра мы не знаем, играют ли мухи главную роль или нет. Когда же мы посмотрели фильм, содержание нашего познания — это содержание нашего познания, и оно не независимо от познания. Даже если мы посмотрели мушиный фильм под названием «Безжалостное растерзание верблюда», мы не можем утверждать, что знаем, как вещи ведут себя независимо от познания, ведь просмотр и был познанием, и от него снова никуда не убежать. Наше знание о том, как должен выглядеть мир, не было получено в отрыве от познания, и именно потому, что оно является знанием, то есть познанием. Если бы мы действительно могли знать, каков мир независимо от познания, то должны были знать содержание фильма, не посмотрев его. Но заплатили бы мы за билет в кинотеатр на фильм, который смотреть не будем? Оставленная в пустыне камера является способом познания этой ситуации; мы что-то знаем о мухах, это означает, что они находятся в поле нашего познания, без сомнения, расширенном благодаря оставленной камере, но всегда в поле познания, и от этого познания не удастся оторваться — это поле познания, а не поле непознания.
Невозможно узнать, какими являются вещи независимо от познания, и существуют ли они в этой независимости. Чтобы знать это, их нужно познать. Этот факт нельзя недооценивать. Также нет смысла говорить о вещах, якобы независимых от познания, ведь как их познать, не познавая? Даже если они существуют, то именно в их независимости от познания мы их познать не можем — они же от него независимы. Буддийский философ смотрит на тот же мир, что и остальные, но отличается пониманием статуса воспринимаемого. Он утверждает, что воспринимаемый мир и ум неразрывно сплетены, и потому мы никогда не узнаем, выглядел бы мир, который нами не воспринимается, таким, каким мы его видим сейчас. Утверждение, что мир остается таким же, даже когда мы его не воспринимаем, так же легко привести в доказательство, как и то, что мухи есть везде.
Частый упрек, возникающий из-за непонимания сути вопроса, звучит так: «Ведь мир не исчезает, когда я закрываю глаза, и не появляется, когда я их открываю». Конечно, нет, потому что и сам упрек предполагает непостижимую, как мы уже говорили, уверенность в том, что должно происходить с миром, когда он не воспринимается, — уверенность, что его нет, когда его не воспринимают. Как мы узнаем, что его нет, если в данный момент нет восприятия? Другой вариант упрека звучит так: «Ведь стул, на котором я сижу сегодня в этом зале, это тот же самый стул, на котором я сидел неделю назад. Он ведь не исчез, пока я отсутствовал, чтобы появиться в ту минуту, когда через неделю я открываю дверь в зал. Впрочем, я могу выйти из зала и послать друга, чтобы он на него посмотрел и подтвердил, что стул существует, несмотря на то, что я его не воспринимаю». Во-первых, друг подтвердит лишь то, что стул существует только как воспринимаемый им, а значит, снова о нем нельзя сказать ничего независимого от восприятия. Во-вторых, факт, что я могу судить о стуле, который хранился неделю без меня, означает, что стул познается, и его существование я доказываю в рамках моего познания, необязательно чувственного. Недоразумение лишь в том, что восприятие мы понимали как осмотр глазами, а это значительно сужает познание. Философия вовсе не собирается никого убеждать, будто мир исчезает, когда мы его не познаем, это утверждение равно необоснованно, как и приговор о том, каково бытие само в себе. В обоих случаях мы заходим слишком далеко, авторитарно высказываясь о происходящем вне зависимости от познания. Следовательно, утверждение, что мир — это только ум, в конечном итоге достаточно скромный и безопасный тезис. Мы можем говорить лишь о том, что познаем, а не о том, что делается абстрагированно от познания. Мы никогда не узнаем, как выглядит мир, которого никто никогда не познал, что, наверное, не является необычайным и революционным тезисом. Либо иначе — мир, который мы познаем, является познаваемым нами миром, и ничем больше. В частности, он не является миром самим в себе, независимым от познания. Кто в таком случае предлагает более странные тезисы: буддийская философия, говорящая, что от познаваемого мира неотделим познающий его ум, или ее оппоненты, утверждающие, что познают вещи такими, каковы они сами в себе, абстрагируясь от факта, что они познаются? Вещи есть, но они познаются нами; именно мы познаем, что они есть: собственно то, что они существуют и познаются.
