Алексей Сидоров - У истоков культуры святости
Несколько иную ситуацию отражает «Слово о спасении к девственнице» (или «О девстве»), приписываемое св. Афанасию Великому[183]. Проблема авторства «Слова» являлась и является дискуссионной в патрологической науке, но есть серьезные основания сомневаться в принадлежности его александрийскому святителю[184], хотя имеется также и малая вероятность того, что оно относится к самому раннему периоду его творчества. Обращено сочинение к общине девственниц, живущих еще в своих семьях, но часто собирающихся вместе; «парфены», о которых речь идет в данном произведении, еще не удалялись полностью от мира. Общины таких дев являют собой ближайший прообраз собственно женского монашества. Содержание «Слова» определяется традиционными темами древнецерковной аске–тики: всецелой преданностью избравших целомудренную жизнь Христу, презрением к миру и его соблазнам, смирением, постом, молитвой и пр. Но шедевром рассматриваемого жанра древнецерковной письменности можно считать трактат «О девстве» св. Григория Нисского, где он, опираясь на уже вполне устоявшуюся традицию христианского аскетизма (в первую очередь — на творения Ори–гена, св. Мефодия Олимпийского, св. Василия Великого и Василия Анкирского), осмысливает идеал целомудрия в общем контексте тайнозрительного богословия, сотериологии, антропологии и учения о нравственности[185]. Несколько позднее было написано аналогичное сочинение св. Иоанна Златоуста «Книга о девстве» (или просто «О девстве»)[186], входящее в общий корпус его аскетических творений. В данном сочинении, много тем, созвучных трактату св. Григория Нисского (не исключено, что Златоустый отец был знаком с этим произведением Нисского святителя), хотя философский и несколько абстрактный характер трактата, несомненно, не нашел отклика у св. Иоанна Златоуста, более склонного к жизненно–практическим размышлениям[187]. На христианском Западе тот же жанр представлен шестью сочинениями св. Амвросия Медиоланского[188], в творчестве которого вообще элемент нравственного назидания и «аскетического увещевания» занимал значительное место[189]. Следовательно, в IV в., на который приходится первый расцвет монашеской письменности, наряду с ней продолжала существовать и живая традиция древнехристианского аскетизма, нашедшая свое выражение в довольно большом количестве произведений, посвященных вопросу о девстве и целомудрии.
Единство этой древней традиции с преданием недавно появившегося на свет монашества отражено в литературном наследии св. Афанасия Великого. Если «Слово о спасении к девственнице» вызывает серьезные сомнения в подлинности, то несколько других сочинений аналогичного содержания признаются несомненно принадлежащими перу святителя[190]. Так, в двух коптских произведениях («Послании к девам» и «О любви и воздержании»)[191] св. Афанасий подчеркивает, что девство превосходит естество человеческое, делая того, кто добровольно избрал его, подобным Ангелу. Этот дар Божий был в полной мере уделен лишь христианам, и св. Афанасий показывает кардинальное отличие христианского целомудрия (образцом которого представляется Присно–дева Мария) от добродетелей ветхозаветных и языческих. Высоко поставляя девство, он, тем не менее, не оценивает негативно законного супружества, вступая в данном случае в полемику с еретическим лжеаскетизмом, представленным в Египте IV в. неким Гиераксом (считавшим, что супружество есть зло). В том же духе выдержаны и два аналогичных произведения св. Афанасия («Слово о девстве» и «Послание к девам»), дошедших в сирийском переводе[192], где подчеркивается, что избравшие девственную жизнь должны постоянно стремиться к тому, чтобы исполнять волю Господа — их Небесного Супруга. Немалый интерес с точки зрения аскетического богословия св. Афанасия представляют и два фрагмента из его сочинения «О болезни и здравии»[193], где христианское учение о подвижничестве тесно увязывается с антропологией; столь же интересны в плане аскетики и «Пасхальные гомилии» (сохранившиеся главным образом в коптском и сирийском переводах). Но, конечно, центральное положение среди аскетических сочинений св. Афанасия занимает «Житие преподобного Антония», которое один исследователь назвал «программой монашеской жизни»[194]. Начиная с Реформации, некоторыми западными учеными (преимущественно — протестантского толка) предпринимались и предпринимаются попытки поставить под сомнение авторство св. Афанасия[195], однако все они разбиваются о несокрушимое единодушие древних свидетельств [196]. Эти мощные внешние свидетельства весьма ощутимо подкрепляются свидетельствами внутренними: «Житие» по своим богословским воззрениям и терминологии полностью созвучно с прочими подлинными творениями александрийского святителя[197]. Поэтому более значимая проблема в настоящее время состоит в несколько другом: насколько св. Афанасий, как автор «Жития», точно изобразил «духовный лик» преп. Антония и адекватно передал характерные черты его миросозерцания[198]. Впрочем, тот факт, что святитель создавал это свое произведение вскоре после смерти преподобного (скорее всего, оно датируется 365 г.), когда живы были многие духовные чада м ученики «отца монашества», подсказывает самое простое и верное решение данной проблемы: искажать «лик» преподобного или освещать его в искаженной перспективе святитель никак не мог, иначе он был бы сразу уличен в этом. Поэтому его сочинение в целом верно передает факты жизни преп. Антония, содержа также и достаточно большие выдержки из подлинных поучений его (например, из «Слова к монахам» в главах 16–43). Естественно, что авторское видение самого св. Афанасия запечатлелось в данном произведении, а потому «Житие» можно рассматривать как своего рода групповую икону обоих святых, тем более, что фундаментальные богословские интуиции их в существенных моментах своих являли полную гармонию. В общем же, «Житие преподобного Антония» стало тем образцом, на который ориентировалась вся последующая монашеская письменность и агиография.
Что же касается непосредственно монашеской литературы, то возникновение ее опять связано с преп. Антонием. Ему приписывается много творений, однако подлинными среди них признаются далеко не все. Это прежде всего касается сочинений, вошедших в греческое «Добротолюбие», а, соответственно, и в русский перевод его, осуществленный свт. Феофаном[199]. Уже С. Лобачевский по поводу их высказывал такое суждение: «Перу самого Антония они, несомненно, принадлежать не могут; следовательно, в отношении к этим сочинениям вопрос состоит не в том, какие из них принадлежат Антонию, а в том, какие из писаний, известных с именем Антония, в большей или меньшей мере заключают в себе изречения и мысли этого подвижника, и какие по своему содержанию не имеют близкого отношения к Антонию» [200]. Из пяти сочинений, вошедших в «Добротолюбие», первое («О жизни во Христе») — явно позднейшая компиляция; то же самое можно сказать и о четвертом («Изречения св. Антония»); однако, оба эти произведения, судя по всему, хранят в себе отдельные элементы подлинных наставлений великого аввы, отделить которые, впрочем, от позднейших напластований не представляется возможным. Пятое произведение, как показывает само его название («Объяснение некоторых изречений св. Антония»), является самостоятельным сочинением, будучи «комментарием на Антония»; что касается «Устава», то он также, вне сомнения, более позднего происхождения (ибо идея строгой регламентации иноческой жизни была глубоко чужда «отцу монашества»), хотя в основе его могут лежать советы благодатного старца. Наконец, «О доброй нравственности» (170 глав) или «Наставления», по мнению того же С. Лобачевского, «не только не выражают высокого нравствен–но–подвижнического Антония, но даже стоят иногда в прямом противоречии с ним»[201]. Высказывается даже предположение, что это сочинение, есть «слегка христианизированный» стоический трактат; во всяком случае, преп. Антоний вряд ли имел к нему прямое отношение. На более твердую почву мы вступаем, обращаясь к собранию «апофтегм» преподобного (высказываний его и сказаний о нем), дошедших в различных редакциях «Древних Патериков»: они, в основной своей массе, восходят к достоверным преданиям о преп. Антонии.
Самую же значительную группу творений преподобного представляют, безусловно, его послания. Они существуют в двух основных редакциях: краткой (7 писем) и пространной (20 писем). Первая редакция известна была уже блаж. Иерониму[202];, от коптской версии (скорее всего, оригинальной) этой редакции сохранилась лишь небольшая средняя часть, а полностью она дошла в арабском, латинском и грузинском переводах (первое послание — еще и в сирийском)[203]. Принадлежность их преп. Антонию признается большинством исследователей[204], иногда, правда, с определенной осторожностью[205]. В исключительных случаях подлинность этих писем отрицается, но на очень слабых, по нашему мнению, основаниях[206]. Что касается пространной редакции, то из 20 посланий ее первые 7 совпадают с краткой редакцией; остальные 13 полностью сохранились лишь в арабском переводе, а также в сирийском (11 писем с сокращениями), греческом (6 писем) и грузинском (10 писем)[207]. Первостепенное значение имеет, без сомнения, арабская версия, ибо, хотя этот перевод и был осуществлен сравнительно поздно (в 1270 г.), но он создавался тогда, когда коптский язык был еще живым и разговорным языком среди христианского населения Египта, а поэтому анонимный переводчик (или переводчики) мог довольно точно перелагать сврй оригинал. Из 13 посланий пространной редакции, не вошедших в краткую редакцию, 10 (в сирийской версии 11) принадлежат, по общему мнению ученых, св. Аммону — ученику преп. Антония (о нем см. ниже), а 3 письма — скорее всего, также написаны каким–либо из духовных чад «отца монашества», имя которого осталось пока неизвестным.
