Иннокентий Херсонский - Великий пост

Иннокентий Херсонский

ВЕЛИКИЙ ПОСТ

Слово в неделю о мытаре и фарисее

С нынешнего дня, братие, Святая Церковь начинает приуготовление к Святой и великой Четыредесятнице, почему и начала оглашать слух наш трогательным воззванием к покаянию. Заблаговременно начинает Церковь свое дело; ибо великие дела и приготовления требуют немалого. У кого есть намерение сразиться с сильным и многочисленным неприятелем, тот заранее собирает силы для его низложения; а какой враг опаснее и хитрее нашей плоти, которая непрестанно воюет на дух наш? Кто предпринимает врачевание упорной и застарелой болезни, тот заранее берет на свои руки недужных и разлучает со многими вещами; а какая болезнь старее и упорнее греха, живущего в нашем сердце?

Итак, не будем удивляться и сетовать, если еще до наступления поста будем не раз слышать из уст Церкви воззвание к покаянию, это — глас здравия душевного для немощных; глас победы для имеющих выйти на сражение! Напротив, чувствуя всю нежность матернего попечения Церкви о нашем спасении, усугубим внимание и послушание, войдем в ее благие намерения о нас и последуем за ее руководством, как немощные следуют за советами врача, воины за указаниями опытного полководца.

Что же представляет пред очи наши Святая Церковь, изводя нас ныне на поприще покаяния? Представляет двух человек: фарисея и мытаря; фарисея, хвалящегося своими совершенствами, осуждающего тех, кои не имеют их, и за это самое осужденного Богом, и мытаря кающегося, со смирением исповедующего свои грехи, и за это самое отходящего в дом свой оправданным. Не без великого намерения, братие, представляются ныне вниманию нашему эти, а не другие лица. В них должно быть означено, что надобно делать и чего удаляться нам при покаянии. В самом деле, в отношении к покаянию, все мы разделяемся на два вида: одни думают, что не имеют нужды в покаянии, и потому, или не приносят оного, или каются поверхностно; таковых Церковь вразумляет примером фарисея. Другие из нас находят для себя нужным покаяние, и желали бы принести оное, но не знают, чего требуется от кающегося. Таковым Церковь подает наставление в лице мытаря. То и другое наставление весьма ясно и понятно для каждого! Посему нам надлежало бы только обратить ваше внимание на картину мытаря и фарисея, и сказать от имени Церкви: смотрите и поучайтесь! Но поскольку плотской человек наш, для коего покаяние есть смерть, умеет в этом случае и ясное делать темным, то попытаемся пресечь ему пути к тому.

Примером осужденного фарисея Церковь хочет, — мы сказали, — вразумить нас, что вся наша праведность не имеет цены пред Богом правды, если не соединена со смирением, что всем нам для получения милости Божией одно средство — покаяние и вера в Искупителя. Но, разве кто-либо не верит сим истинам, и решится представлять из себя надменного праведника? Подлинно, братие, явно никто не захочет быть фарисеем, но в сердце многие остаются фарисеями, сами, может быть, не примечая того. Иначе, скажите, почему некоторые, не отвергаясь, впрочем, веры в Спасителя и упования жизни вечной, вовсе не являются во врачебницу покаяния?

Как ни судить, а в основании такого поступка лежит нечто явно фарисейское. Почему многие и являясь в духовное судилище покаяния, кажутся более судиями, нежели судимыми, скорее дающими, нежели приемлющими? И тут нельзя не заметить духа фарисейского. Почему, наконец, самые добрые, по-видимому, христиане большей частью при покаянии так сухи, хладны, неподвижны, как бы делали что самое обыкновенное, не имеющее ни важных причин, ни важных последствий? Не плод ли и это самодовольства своим состоянием, незнания той тяжести, которую слагают, той бездны, из коей исходят, того дара, который приемлют, то есть не явный ли плод тайного фарисейства? Итак, видите, как много из нас находится духовных фарисеев, и это при самом поверхностном рассмотрении наших поступков?

Что же может держать людей в ослеплении фарисейском и не дает видеть им своей греховности? То, что можно иметь (и многие действительно имеют) весь вид праведности, не будучи на самом деле истинно праведными. Не чувствовали никогда сильных и открытых припадков зла, живущего в сердце, не имели несчастья преступать нагло пределов правды и долга, не выходили из повиновения Уставам Церкви; хранили порядок в жизни и делах, старались заслужить похвалу у людей, заслужили оную, чувствуют нередко одобрение самой совести, — и вследствие всех сих заслуг, добродетелей, похвал, думают, что они совершенно здравы душой, а думая таким образом, естественно, не требуют врача духовного. Вот происхождение всякого фарисейства! Оно утверждается на мнимых добродетелях, и потому тем труднее руке человеческой поколебать его. Кумир праведности кажется так благолепен, что невольно требует поклонения и жертв.

Но, кто бы ты ни был, надменный своей правдой, ты должен оставить ее! Ты не видишь в себе зла, но можешь ли сказать, что ты видишь в себе все? Апостол Павел, без сомнения, не менее твоего трудился над своим сердцем и жизнью; но что говорит? «Ничесоже бо в себе вем, но ни о сем оправдаюся» (1 Кор. 4; 4). Почему и сего недостаточно к оправданию? Не по избытку ли смирения это сказано? Нет, по существу самого дела, потому, что «болий есть…сердца нашего», Который «весть вся»! (1 Ин. 3; 20). — Невидное нам, видно Ему. Когда Он оправдит нас, тогда токмо мы будем правы. Но «Он» что говорит нам? Он говорит, и говорит всем, не грешникам токмо, но и самым праведникам: что «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1 Ин. 1; 8). Хвались после сего своею правдой, и думай много о ней!

«Верую, — скажешь, — свидетельству Божию о моей нечистоте, потому и хожу на исповедь, но не могу приписывать себе тех грехов, коих во мне нет». Но есть ли, хотя один грех? Без сомнения, есть. Внемли же, что говорит Апостол? «Иже… согрешит… во единем, быстъ всем повинен» (Иак. 2; 10). Как это может быть? — спросишь. — А как бывает с телом, что один член болит, а все тело нездорово? Если в теле так, кольми паче в душе; ибо душа не имеет такой сложности, как тело, в ней все одно. Притом, кто дал одну заповедь, тобой нарушенную? Не Тот ли, от Кого произошли и все прочие заповеди? Коль скоро ты не уважаешь Законодателя (а не уважаешь, нарушая Его заповедь), то уже не уважаешь и всего закона. И что значит все заповеди, как не раскрытие одной и той же заповеди: быть святым, «якоже» Он «свят» есть? (1 Пет. 1; 16). Посему, нарушив одну заповедь, ты нарушил все: «Иже… согрешит… во единем, быстъ всем повинен»!

Но совесть твоя не может указать тебе и на один грех, тобой сделанный? Благодари Господа, сохранившего тебя от явных грехов; но не думай спасти через это кумир твоей праведности. Есть другой способ обнажить его срамоту и низринуть с высоты. Внемли! Если бы ты часто видел над горою дым, из нее выходящий, а по временам и искры, что бы ты заключил об этой горе? Не то ли, что внутри ее вулкан? И решился ли бы ты, несмотря на всю красоту и видимую прочность горы, основать на ней свое жилище? Суди таким же образом о своей душе и сердце. Ты не можешь, никак не можешь отрицать, чтобы из этого доброго сердца не выходил по временам дым худых мыслей, чтобы в сей честной душе не появлялись иногда искры нечистых вожделений. Итак, знай, что внутри тебя вулкан зла огнедышащий. Он покоен до времени, ибо недостает потрясений со вне: но тем не менее в нем целый ад зла. И здесь ли, на этой ли горе, на сей ли праведности ты думаешь основать здание вечного твоего спасения? Явится искушение, подойдет враг, — и то, что было вознесено до облак, низринется до ада; что прельщало взоры, представит груду развалин.

И не то ли самое видится в жизни некоторых людей совершенно неукоризненного поведения? С высоты честной жизни они вдруг низвергаются в бездну какого-либо тяжкого порока, даже предаются всем родам нечестия, а потом отчаянию и самой смерти. Что значит это? Вдруг ли происходит такое превращение? В самом ли деле всемогущая благодать Божия так скоро уступает место и победу греху и диаволу? Нет, в сем случае происходит именно то, что бывает с огнедышащими горами: выходит наружу то, что давно скрывалось внутри. Если бы зла давно не было в сердце, то оно не разразилось бы так внезапно и с такой свирепостью, не заняло бы всех входов и исходов жизни, не убило бы вдруг души и тела.

Не будем же превозноситься нашей правдой. Все мы ходим над бездной, и без Ангела Хранителя можем сто раз пасть и разбиться в прах. Ах, что было бы с самыми честнейшими, по мнению света, людьми, если бы благодать Божия предоставила их силе зла, в них живущего!

Но, нельзя же отвергать, что многие из христиан имеют действительные добродетели и обладают немалым совершенством духовным".

И кому же иметь добродетели, как не христианам? Чего не сделано, дабы мы все были добродетельными? Сколько талантов дается для сего каждому? И все ли употребляются в дело? Вместо того, чтобы считать долго, что имеешь и что приобрел, сочти лучше, сколько принял. Нет человека, который бы сделал более, нежели сколько для него сделано, приобрел больше, нежели принял. Чем же гордиться? Ты употребил в дело пять талантов, но можешь ли сказать, что принял только пять? Можешь ли поручиться даже за то, что все это не поддельное золото, коим ты так восхищаешься?