Что удивительного в благодати? - Янси Филип
Перечтем рассказ об ужине в доме фарисея Симона, на который был зван Иисус. Женщина, немногим отличавшаяся от той проститутки из Чикаго, пробралась в дом, вылила на ноги Иисус елей и отерла Ему стопы своими волосами — достаточно провокационное поведение. Симон был в ярости: как она посмела переступить порог Его дома?! И вот что отвечает Иисус:
И обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, а ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла. Ты целования Мне не дал; а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы Мне маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит (Луки 7:44–47).
Почему церковь часто следует духу фарисея Симона, а не этой прощенной женщины? Почему я часто уподобляюсь Симону?
В книге, опубликованной сто лет тому назад — «Осуждение Ферона Вера», — я нашел памятный образ церкви. Такой, какой она и должна быть. Скептически настроенный врач, обращаясь к пастору–фундаменталисту и к католическому священнику, заявляет: «Позвольте мне сказать — ибо я высказываю свои замечания извне, как сторонний наблюдатель, — что мне казалось бы логичным, если б церковь была открыта тем, кто испытывает в ней нужду, а не тем, кто вполне уверен в себе и сам рвется помогать церкви». Далее этот атеист рисует идеал церкви, где благодать текла бы рекой. «Кто–то ходит в церковь каждый день, кто–то — раз в году, а некоторые ни разу не заглянут после крещения, пока их не принесут отпевать. Но каждый пользуется здесь равными правами — и взломщик–рецидивист, и безупречный праведник. Единственное требование — не предъявлять ложных претензий…»
Этот образ благодати, изливающейся рекой, кольнул меня в самое сердце. Особенно после того как я посетил собрание Анонимных Алкоголиков в подвале нашей чикагской церкви. Церкви не очень–то охотно позволяют проводить на своей территории подобные собрания. И на то есть разумная причина: в борьбе с демонами алкоголя и наркотиков члены этого общества привлекают на свою сторону меньших демонов табака и кофе. А кому хочется оттирать пятна со столов и с пола и проветривать пропитанное дымом помещение? Однако церковь, в которую я хожу, решилась тем не менее распахнуть двери перед АА.
Я посещал их собрания из солидарности с лечащимся от алкоголизма другом. Впервые придя на такую встречу, я был поражен сценой, удивительно напоминавшей молитвенное собрание первых христиан. Известный телеведущий и несколько предпринимателей–миллионеров сидели бок о бок с безработными и подростками, прячущими под длинными рукавами следы уколов. Здесь сочувственно выслушивали друг друга, горячо принимали, все обнимались. Человек вставал и называл себя: «Привет, я — Том, алкоголик и наркоман», и все дружно, точно хор из греческой драмы, восклицали в ответ: «Привет, Том!» Каждый участник собрания подробно рассказывал о своей битве с болезнью и пороком.
Постепенно я понял два основных принципа АА: безусловная честность и полная зависимость от высших сил. Эти же принципы заложены в Молитве Господней.
Иисус велит нам жить «сим днем», и не случайно в большинстве групп АА каждая встреча начинается с чтения «Отче наш».
Здесь никому не разрешается говорить: «Привет, я — Том. Я был алкоголиком, но теперь исцелился». Даже если Том тридцать лет проведет в полном воздержании, он все равно обязан признавать себя алкоголиком, потому что, отрицая свою слабость, он вновь станет ее жертвой. Том не имеет права сказать: «Пусть я алкоголик, но я лучше Бетти — она–то сидит на кокаине». В АА все на равных.
Как пишет Льюис Мейер:
Это единственное место, где общественный статус не имеет значения. Здесь никого не одурачишь. Каждый приходит сюда потому и только потому, что не справился с жизнью и пытается вновь сложить осколки воедино… Я присутствовал на тысячах собраний — церковных и не церковных, — но нигде не нашел такой любви, как в АА. На один краткий час сильные и могущественные смиряются, а слабые возвышаются. В результате наступает равенство, и мы понимаем, наконец, что значит слово «братство».
На пути к исцелению члены АА должны всецело положиться на «Высшую силу» и на своих товарищей. Большинство участников этих собраний вместо слов «Высшая сила» говорят «Бог». Они открыто просят у Бога прощения и сил и ищут поддержки у друзей. Они приходят в общество Анонимных Алкоголиков, веря, что здесь благодать льется рекой.
Иногда, спускаясь по лестнице из основного помещения храма в подвал, я думаю о контрасте между воекресным богослужением и собраниями по вторникам. Лишь немногие участники вторников возвращаются в церковь по воскресеньям. Они благодарны церкви за то, что им позволяют проводить здесь собрания, но члены АА не чувствуют себя в храме, как дома. Те, кто собирается в храме, знают, как жить, а «анонимные алкоголики» с трудом справляются с жизнью. Им уютнее в клубах сизого дыма, когда они сидят, развалившись на складных стульях, облаченные в джинсы и футболки, перемежая речь бранными словами. Вот их место, а не храм с витражами, не ряды скамей с прямыми спинками.
Если б они только понимали, и если б церковь понимала, какие уроки духовности могли бы дать нам участники этих подвальных собраний! Они исходят из безусловной откровенности и приходят к безусловной зависимости от Бога. Эти «веселые бродяги» собираются еженедельно, ибо они жаждут. И только здесь благодать течет рекой.
* * *Несколько раз мне доводилось выступать в церкви с проповедью, а потом прислуживать во время причастия. «Я причащаюсь не потому, что я — добрая католичка, святая, набожная, благочестивая, — пишет Нэнси Мейерс. — Я причащаюсь потому, что я — плохая католичка, измученная сомнениями, тревогами, гневом. Я на грани обморока от истощения духа».
После проповеди я участвовал в утолении духовного голода. Причащающиеся выходили вперед, строились полукругом и тихо ждали, пока мы поднесем им хлеб и вино. «Тело Христово, за вас ломимое», — произносил я, протягивая облатку. «Кровь Христова, за вас изливаемая», — подхватывал пастор, протягивая чашу.
Поскольку моя жена работает в церкви, я и сам много лет вел здесь семинар. Мне известны судьбы некоторых прихожан. Я знаю, что Мейбл — с волосами цвета соломы и согбенной спиной, из числа престарелых, опекаемых нашим приходом, — когда–то была проституткой. Моя жена билась с ней семь лет, прежде чем Мейбл сумела исповедать темный грех, глубоко засевший в ее душе. Пятьдесят лет назад она продала свою дочь, свое единственное дитя. Родители отвернулись от нее, беременность лишила женщину основного источника дохода, и она за деньги отдала ребенка супружеской паре из Мичигана. Она говорила, что так и не смогла простить себе этот поступок. И вот она стоит перед причастием. На щеках — ровные круги румян, она протягивает руки навстречу дарам благодати. «Тело Христово, за тебя ломимое, Мейбл…»
Рядом с Мейбл — Гас и Милдред, единственные из наших пенсионеров, пожелавшие вступить в брак. Официально узаконив свои отношения, они лишились 150 долларов социальной помощи, которые могли бы сэкономить, если бы просто поселились вместе. Но Гас настоял на своем. Он сказал, что Милдред — свет его жизни, и лучше ему жить в бедности, лишь бы рядом с ней. «Кровь Христова, за вас изливаемая, Гас и Милдред…»
А вот Адольфус, из поколения «рассерженных молодых людей». Чернокожий, чьи худшие опасения насчет рода человеческого сбылись во Вьетнаме. Как–то раз на семинаре, когда мы читали Книгу Иисуса Навина, Адольфус поднял руку и объявил: «Будь у меня М–16, я бы вас всех, белые гады, перестрелял». Потом староста церкви, врач по специальности, отвел его в сторону и попросил впредь принимать лекарства перед воскресной службой. Мы миримся с Адольфусом, потому что знаем: не только гнев гонит его к нам, но и голод. Если он опоздает на автобус и никто не подвезет его, он пешком пройдет пять миль, только бы попасть на богослужение. «Тело Христово, за тебя ломимое, Адольфус…»
