Когда погаснут звезды - Роман Воронов
– Перестань, подруга, – рассмеялась Пиа.
– Их не десять, – абсолютно серьезно продолжила донна Агуэра. – Каждый из нас воспринимает законы Божьи по-своему. Заповеди у каждого свои собственные, всего их десять твоих, да десять моих, да десять его, – она указала пальцем на моряка-пьянчугу, с трудом стоящего на ногах, да…
– Я поняла, что ты хочешь сказать, – вставила Пиа. – Но к чему этот разговор?
– Давай сверимся, – возбужденно прошептала Агуэра. – Пройдемся по каждой строчке на скрижалях.
Пиа всегда избегала игр в кости или фокусников с картами между пальцев, зазывающих отгадать даму треф и получить несколько песет, но сейчас глаза ее вспыхнули огнем азарта. – Помни день седьмой, – воскликнула она и хлопнула тяжеленной ладонью по плечу подруги. Агуэра завибрировала, словно тело лука после выстрела.
– Прости, – опомнилась Пиа, – моя версия такова. Какой бы труд ни обременял или облагораживал (это кому как) человека, он все одно отвлекает занятого от созерцания Лика Божьего и помыслами житейскими отгораживает от заповедей. Вспомни о Боге, вот второе имя субботы.
Агуэра, потерев ушибленное плечо, ответила своей версией:
– Шесть дней одиночества и один день в обнимку с Богом, пока не осмыслишь и не научишься не размыкать объятий Его все семь дней.
Здесь возьму на себя смелость отвлечься и поведать читателю не знакомое подругам, но известное мне мнение епископа, размышлявшего над данной заповедью не одну ночь. Правда, сформулировав для себя, священник не решился озвучить его на проповеди. Вот оно – человек, добывающий хлеб насущный, отдай день Богу, это понятно, дабы не погрязнуть в материальном в погоне за благами, что по сути своей есть иллюзия. Но как быть священнослужителю, весь труд ежедневный которого идет на чашу весов Отца Небесного? Кому отдать день седьмой? Ведь закон есть закон. Посвятить субботу себе, чтобы отдохнуть от Бога, – звучит странно, отдать день субботний Богу по-настоящему (а не как на службе), – звучит страшно.
Услыхав версию подруги, донна Пиа, несмотря на возраст и габариты (и то и то было недетским), подпрыгнула вверх от нетерпения:
– Продолжим? Не убий. Я вижу эту заповедь так: да не убиен будет тот, кто не тронул тебя, но всяк посягающий на жизнь, дарованную Богом, достоин умерщвления, ибо таковое деяние будет справедливым, а Бог и есть Сама Справедливость.
Она победоносно взглянула на собеседницу:
– Ну, дорогая, давай.
Донна Агуэра сделала грациозный шаг вперед, словно вышла на сцену под свет софита:
– Не живи с намерением душевным, допускающим таковую возможность, ибо мы все дети Божьи, как и Он, есть Любовь, пусть и в малых количествах, а коли распорядится так судьба замарать руки чужой кровию, вольно или невольно, ток сердцем останешься чист и над поверженным сможешь прочесть молитву о прощении.
Женщины, не сговариваясь, рассмеялись, – похоже, выдуманная затея нравилась обеим.
Да, и чуть не забыл, есть версия и от Епископа: «Не убий не из какого умысла», – это ясно, но как быть, когда нападают на тебя, ворог или разбойник? Слепо следовать заповеди и подставить грудь под железо или принять бой, в котором убийцей другого можешь стать ты? Где заповедь, словно стена, заканчивается и образуются трещины в кладке? Может ли Закон Божий, трактованный человеком, быть истиной незыблемой?
– Какую возьмем следующую? – Агуэра потирала ладони в предвкушении предстоящего раунда игры.
Пиа, уперев руки в боки (так она делала обычно на базаре, собираясь устроить взбучку зарвавшемуся торговцу каракатицами), встряхнула пышной шевелюрой:
– Знаешь, я припомнила одну фразу епископа, которой он закончил проповедь: «Не укради…»
В этом месте мне придется вклиниться в повествование и приоткрыть завесу над знаменитой и столь памятной донне Пии сентенцией проповедника.
Епископу не довелось получить подобного опыта (речь о воровстве), чем он несказанно гордился, прости Господи, ведь гордыня – грех, и считал, что имеет полное моральное право читать проповедь «Не кради» с высоко поднятой головой. Семья сельского священника жила бедно, немногочисленный приход, состоявший в основном из бедствующих крестьян и рыбаков, живущих от улова к улову, с трудом обеспечивал поддержание католической церквушки в более менее приличном виде, на этом скудные пожертвования и заканчивались. Настоятель, его жена и маленький сын питались с огорода и скромными подношениями, воровать в полупустых стенах домика, походившего на собачью конуру, было просто нечего. Юность будущий епископ провел за чтением Писания, зубрежкой латыни и математическими заданиями; голова, забитая подобной мишурой, не давала волю рукам, а получение сана поставило жирную точку в сформированном понимании, чего делать не следует ни при каких обстоятельствах. Объясняя сию заповедь уже своей пастве, епископ любил повторять: «Забирая чужое, отрываешь от одежд Господних лоскут, а под ним свет, от которого слепнет ум и сгорает совесть».
– Прекрасно сказано, – захлопала в ладоши Агуэра. – И что ответишь на это?
Ответ у Пии был готов давно:
– Оспаривать данное Господом Богом одному другим, не говоря уже о посягательстве на этот дар, есть прямое противление Его воле, что, в конечном счете, ведет к неверию. Воруешь – не веришь Богу, Его справедливости по отношению к тебе и ближнему твоему.
Агуэра снова наградила подругу аплодисментами.
– А ты? – обратилась к ней Пиа.
– Я думаю, что это испытание с двух сторон, – донна Агуэра широко развела руками, будто в ладонях держала чего-то или кого-то. – Лукавый искушает нас на слабость, – она сжала правый кулак, – а Господь испытывает на силу, – сомкнулись пальцы левой кисти.
– Как тебе это удается? – донна Пиа с восхищением смотрела на подругу.
– Что?
– Видеть Бога таким… своеобразным.
Агуэра улыбнулась:
– Ты позволяешь мне это, но давай продолжать. Что еще осталось?
Пиа демонстративно закатила глаза к небу и, сделав вид, что вспоминает заповеди, торжественно произнесла:
– Не лжесвидетельствуй. Начнешь?
Донна Агуэра согласно кивнула:
– Ложь – это высшая степень вмешательства человека в планы Бога, искажение и осквернение Мира Его, кривое зеркало, принесенное в Рай.
– Я копну менее глубоко, – донна Пиа поправила сдвинувшийся под накидкой корсет. – Полностью согласна с недопустимостью лжи как акта взаимоотношения между людьми, но… Есть ложь во спасение, и я думаю, что обман, позволяющий наказать зло, будет понят и прощен Всевидящим Господом нашим Богом.
Она истово перекрестилась и добавила:
– Я грешна в этом, но, право слово, ложь моя не принесла вреда, только пользу.
«Сомнительный аргумент», – подумала Агуэра, но решила не осуждать подругу и, соглашаясь, покачала головой. Женщины, как правило, лучше понимают друг друга, нежели мужчины, по любому поводу сжимающие кулаки, или того хуже, хватающиеся за оружие. По этой причине слабый, но более умный пол не ходит на войну и живет дольше.
