Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик - Константин Маркович Поповский
– Зачем я буду спрашивать Алипия, когда не сегодня, так завтра этот мир перестанет существовать и Господь придет судить живых и мертвых?.. – сказал Тихон, кажется, не вполне уверенно. – Разве ты не чувствуешь приближение конца?.. И разве старец Феодор не предсказал конец света еще восемьдесят лет тому назад?
– Я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что конец света совершается не в мире, а в человеческом сердце, – Илларион словно не услышал сказанное Тихоном. – И если кто думает, что это не так, то только готовит себе новые страдания, которые все равно придется рано или поздно преодолевать, хочет он того или нет… А раз это так, то тебе следовало бы просить у Всевышнего поддержки, мужества и сострадания, а не изводить его своими рассказами о конце света, который все равно никому не мешает…
– Он обещал, что конец мира будет ужасен, – сказал Тихон. – Ты ведь не станешь утверждать, что Он обманщик?
– А разве ты забыл, что истолкованное гораздо ближе к истине, чем просто то, что мы привычно называем «объективным рассказом»? – Илларион вновь негромко рассмеялся.
Потом он сказал немного торжественно:
– Вот почему ты можешь теперь с чистой совестью считать себя отныне освобожденным от своей тайны… Тем более, что все тогда остались, к счастью, живы.
– Это правда? – спросил послушник Тихон каким-то не своим, глухим и высоким голосом. Потом он отвернулся и заплакал.
– Ну, будет, будет, – сказал Илларион, и похлопал Тихона по коленке. – Разве Святой обманывает нас?.. Не об этом ли сказано у пророка: "Прошел пустыню, горы и переплыл океан только затем, чтобы услышать твой голос, зовущий меня с Небес»?
– А где это написано? – спросил послушник Тихон сквозь слезы.
– Это находится в твоем сердце, – сказал Илларион, поднимаясь со скамейки. – Береги его, и оно ответит тебе любовью и пониманием.
И исчез, словно его и не бывало.
Осталось одна только загадочная улыбка Алипия, но и она уже таяла, уже расплывалась в подступавших сумерках.
44. История с гомункулусом
Конечно, это была совершенная ерунда, которую можно было объяснить только любовью некоторых местных прихожанок почесать языками, уже не задумываясь о самом этом расчесываемом, которое, мягко говоря, не всегда отвечало действительному положению вещей. Вместе с тем, однако, следовало признать, что слухи об этой истории ходили довольно упорные, хотя при этом всякий, кто начинал их пересказывать, спешил прежде отметить, что сам он ни во что этакое не верит, а рассказывает только так, для одного смеха и более ничего.
История эта, между тем, рассказывала о новоржевском учителе химии, который с помощью разного рода химических реактивов, которые легко найти в любом химическом магазине, умудрился сотворить искусственного человека, сиречь гомункулуса, и что, узнав об этом, приехала в Новоржев целая толпа ФСБешников, да не из Пскова, а аж из самой Москвы, потому что мысль эта о гомункулусе в Москве почему-то чрезвычайно понравилась и дала ход дальнейшим действиям.
В этой мысли действительно было что-то притягательное и многообещающее, например, возможность делать гомункулусов, чтобы они управляли нашей богоспасаемой державой, потому что гомункулуса, с одной стороны, не отличишь от настоящего человека, а с другой – его можно было запрограммировать так, чтобы он, например, не воровал больше положенного или чтобы он освоил в рабочее время учебник русского языка и смог без запинки произнести в дальнейшем слово «консолидируемся» или «консенсус».
Вредный учитель химии, однако, усовершенствовать творение рук своих отказался, ссылаясь на то, что он сотворил этого гомункулуса в надежде найти разрешение удовлетворению плотских желаний, а вовсе не для того, чтобы плодить гомункулусов, которых и так развелось вокруг предостаточно, в чем легко можно было убедиться, стоило только хотя бы включить телевизор.
– Значит, власть нашу мы не уважаем? – ласково сказал допрашивающий учителя феэсбешник в чине полковника, сам смахивающий чем-то на гомункулуса.
– А за что ее уважать-то, – ответил дерзкий учитель, от которого ушла жена, а самого выгнали с работы, так что терять ему было совершенно нечего. – За что ее уважать, дуру, если сама она себя не уважает?
– Поговори у меня, – сказал допрашивающий, и новоявленного Кулибина вместе с его гомункулусом увезли в золотоглавую, чтобы у него было побольше времени подумать, прежде чем говорить такое о наших власть предержащих.
Далее историю про гомункулуса рассказывали по-разному.
В одном изложении в ней говорилось, как обманув ФСБешников, наш гомункулус бежал в город Опочку, где устроился учителем химии в общеобразовательную школу, а подрабатывал же, разъезжая по району с чтением лекции «Почему самым важным из искусств для нас является искусство химии?»
В другой истории, напротив, рассказывалось, что, прибыв в Москву, гомункулус проявил такое рвение к работе, что вскоре стал ведущим специалистом в области создания искусственных людей, а затем возглавил занятую этой темой лабораторию, которая вскоре принялась делать искусственных президентов, которых, хоть убей, было не отличить от настоящего. Одна беда: отправившись как-то в соседний магазин, сторож Григорий забыл запереть ворота, так что все триста с чем-то штук президентских гомункулусов разбрелись по Москве и Московской области, пугая народ и наводя людей на всякие тревожные мысли относительно близкого конца света.
Впрочем, более достоверной нам кажется другая история, которая повествует о том, что на самом деле гомункулус сам обхитрил своего создателя и, воспользовавшись его неопытностью, совратил его, а после, надеясь удовлетворить свои плотские желания, бежал из Новоржева в Опочку, а из Опочки в Святые горы, где, украв на хозяйственном дворе монастыря чью-то сохнувшую после стирки рясу, пробрался в монастырь и под именем отца Павла вошел в доверие к отцу Кенсорину, став там тем, кем мы его теперь знаем.
Все это, однако, был, конечно, совершенный вздор, потому что отец Павел к удовлетворению каких бы то ни было плотских желаний был совершенно непригоден, вполне равнодушен и никак не связан ими, не имея никаких желаний вообще, с юных лет отдавая себя одной единственной страсти: стяжать, копить, считать и пересчитывать скопленное, умножая его к вящей славе Божьей и к вящей славе его, Павла.
Злые языки, впрочем, говорили, что когда отец Павел бежал из Новоржева, то прихватил с собой учебник арифметики Киселева, которым и питался всю дорогу, благодаря чему стал с тех пор легко считать все, что только поддается счету. Мы не можем, конечно, полностью согласиться с этой точкой зрения, тем более что нам известно другое мнение, согласно которому похищен и съеден был вовсе не учебник Киселева, а математические таблицы Брадиса, что
