Внук - Дмитрий Арефьев
– Открывай Егоровна! – кричал басом на пороге самый смелый из них. – Отворяй же, ну! Поговорить нам надо!
Недовольно хрюкнув, бабушка спрыгнула с печи, спрятав под подушку тряпичный свёрток.
– Это кто там!? – высунулась она из окна. – Сказано же было, нет на мне греха!
– Впущай, говорю, – настаивал мужик. – С добром пришли. Не видишь, Святой Образ с нами. Не противься Егоровна, впущай!
– Да заходите же! Жалко, что ли.
Старушка вышла в сени и отворила дверь.
– Вот, – сказал мужик, указывая на икону. – Поместить в доме надо. Решили мы так. Икону из дома Гавриловых взяли. Они сказали, что для такого дела не жалко, только бы толк был. Хотим в доме у тебя оставить, чтобы ты каждое утро и вечер с молитвой встречала.
Остальные двое пришедших стояли поодаль, словно сторонясь недоброго взгляда Егоровны. Они молчали и пришли, по всей видимости, не по своей воле.
– Ну, так мы войдём? – спросил тот, что впереди.
– Так надо ли, родные мои? – изумилась Егоровна. – У меня дома и без того угол образами забит. А решили если, так я противиться не буду. Делайте, что задумали.
Старушка смиренно отошла в сторону, дав пройти незваным гостям.
Странное оживление у порога Анастасии Егоровны заметил отец Василий. С курчавой бородой и длинными волосами, собранными пучок, он был всегда узнаваем на улице, и стоило ему только появиться на селе, как с каждого двора его приветствовали местные жители. Все любили отца Василия, потому как знал он ответы на насущные вопросы прихожан. В свой дом он впускал без стука и был рад любому гостю, с каким бы намерением тот не пришёл. Жил отец Василий в Сосновом, и чтобы добраться до старой деревянной церквушки, ему приходилось ходить в соседнее село. Иногда он ходил вместе с дедушкой Ваней, что скрашивало долгий путь занимательными беседами. За неимением лошади о. Василий иногда обращался к Кирюхе, который никогда не отказывал и подвозил батюшку на службу, когда дорога становилась непроходимой. Также делали и местные жители. Порой в воскресение утром можно было видеть, как они стягивались с разных концов улицы на окраину села, чтобы на двух-трёх оставшихся в пользовании повозках отправиться на службу.
В тот день он с присущей ему радостью и умилением отслужил «вечернюю» и неспешной походкой возвращался домой, как вдруг увидел на пороге дома Громовых знакомые лица.
– Здравствуй, Захар, – обратился он к широкоплечему мужику с иконой в руках. – Здравствуй, Анастасия Егоровна! Что вы тут делаете такое?
Мужики замялись. От неожиданности они не смогли сразу ответить.
– А это они так нечисть из моего дома выгнать хотят! – выпалила бабуля. – Гавриловы вот даже икону не пожалели, как будто я чёрт какой-то!
Отец Василий от удивления чуть было не открыл рот. Настолько он был огорошен, что на мгновение лишился дара речи. В прямом смысле.
– Скажите им, батюшка, что нет греха на мне, – тараторила старушка. – Что теперь, в самом деле, в каждом углу вам Дьявол мерещиться будет? Оставьте в покое, прошу! Чиста я перед Богом! И внука вон от смерти вымолила, и дочка у меня в порядке!
Священник без слов отошёл в сторону, жестом подозвав к себе Захара.
– Зачем вы так? – спросил батюшка, стараясь говорить тише, чтоб никто не слышал. – От маловерия это всё. Грех! Прекратите и верните икону на место.
– Так ведь она…
– Да знаю я. Пусть делает, что душа её желает, – перебил о. Василий. – Грешить, даже Бог не может запретить. А вы прекращайте самоуправство.
Захар опустил голову, как провинившийся школьник. Перечить он не стал, да и как мог, ведь батюшка был прав.
Гостей, подобных Захару Ермакову с каждым месяцем становилось всё больше. Отец Василий был сильно обеспокоен тем, что местные жители в один голос утверждали, что слышат странные звуки из дома Анастасии Егоровны. Однажды кто-то решился войти в дом во время этих звуков, но, как он сам уверял, его не пустила на порог неведомая сила. Под разными предлогами отец Василий не раз приходил в дом бабушки Насти, но так и не смог уличить её в колдовстве. Да и повода не было. Икона в доме была, лампада тоже и свечи на подоконнике, и православный календарь на стене, и молитвослов. На проповеди о. Василий уверял прихожан, что не стоит бояться, если верой крепок. А если нет, то и в своём доме чего нечистое разглядеть сможешь. Сельчане верили ему. После службы покидали церковь воодушевлённые словами батюшки о Высшем суде, о силе Духа Святого, но проходило несколько дней, и находился тот, кто снова слышал странные звуки из дома Громовых.
А может это были вовсе не звуки, а может быть, это были…
Саша давно заметил, что бабушка менялась в лице после своих «песен». Она становилась живее и поворотливее, будто снимала с плеч с десяток лет. Отчасти поэтому Саша и любил «песни». После них бабушка по привычке пекла вкусные пироги и заваривала ароматный чай. Иногда она могла с утра до вечера без устали управляться по дому. Подолгу ухаживала за козами, ремонтировала покосившуюся крышу навеса, чинила старый забор, однажды затеяла стирку и в это же время полезла на сушилы6, чтобы заготовить сена козочкам. Правда после бабуля начинала хворать. Мама знала, что так будет, поэтому заранее готовила лекарство, которым и отпаивала её, но привести бабулю в чувство могли только они – «песни».
Сидя на скамейке в окружении незнакомых людей, Сашенька вдруг захотел услышать «песни» вновь. Он подумал, что в таком случае ему станет не так одиноко, как сейчас. Он ещё никогда не чувствовал себя настолько одиноким. Внутри росла неведомая пустота, словно он потерял нечто важное и теперь придётся жить лишь наполовину. Раньше он мог радоваться каждому новому дню, играть в солдатики и угощаться вкусным вареньем, а теперь он был уверен, что произошло что-то настолько страшное, настолько непоправимое, что больше ничего этого не будет. И странные люди вокруг. Эти странные люди. Высокие и приземистые, широкоплечие и сутулые, с недобрыми лицами люди. И тайник на печи, который именно сейчас почти ничего не стоит вскрыть. Никто не увидит! Что там такое? Возможно, именно его с таким рвением ищет мама? А где же бабушка? Почему ему никто ничего не говорит?
Расправившись с баранкой, Сашенька подобрал под себя коленки, чтобы ногами встать на скамью. Та чуть пошатнулась, когда малыш выпрямился во весь рост, и чуть не опрокинулась на бок, когда он встал на цыпочки, чтобы увидеть, кто же лежит
