Селафиила - Протоиерей (Торик) Александр Борисович
Новзглянуть снизу на такого же, как и ты, человека, разве что меньше любящегосебя и больше — Бога, и увидеть, как крылья духовные носят его в высоте исиянии Солнца Любви, тоже будет полезным для нас, проползающих ленностножизненный путь в добровольных веригах страстей по тягучей болотине самости ижестокосердия.
Иведь не потому, что не можем, не становимся мы святыми, не стяжаем Божественнуюблагодать, а с нею любовь и радость, и счастье!
Нехотим!
Нетпричины другой, кроме лени и равнодушия, нежелания понудить себя поЕвангельской заповеди Господа: «Царство Небесное силою берется, и употребляющиеусилие восхищают его». А в славянском тексте это место звучит ещё более ёмко:«Царство Небесное нудится, и нуждницы восхищают е». «Нуждницы» — это«нуждающиеся», или — «понуждающие себя», «употребляющие усилие».
Понуждаемли мы себя?
А,значит, — нуждаемся ли в Небесном Царствии?
Ктонуждается, тот и себя понуждает…
МатьАнтония не просто «употребляла усилие», ей не надо было «понуждать себя» наобщение с Богом — это общение в благодати и Любви Божьей было целью и смысломеё земного существования, её подвиг совершался не потому что «так надо», апотому что «не могу без этого»!
Каждый,кто хоть раз искренне из глубины сердца возопил:
—Господи, Ты где?! — непременно слышит тихий благодатный отзыв в своём сердце:«Я здесь!».
Ауслышав, одни говорят себе: «Да! Это именно то, чего жаждет душа моя, я хочуименно этого и ещё больше, и ещё чащё, и всё время!» — и идут к Богу, не боясь«тернистого узкого пути».
Другие…
Другиеговорят: «Да! Что-то было! И Это было, пожалуй, хорошим, но…
Но,в мире столько есть всего интересного и приятного, и, может быть, гораздолучшего, чем То, что я ощутил сейчас…»
И,отвернувшись от Отозвавшегося Бога, идут искать интересное и приятное.
МатьАнтония в тот период своей жизни в «Загорске», несмотря на свалившуюся на неёпосле тихого отшельнического жития в горах лавину мира со всеми его заботами ихлопотами, очень скоро поняла, что и вправду, как и говорили многие святые Отцыи её собственные наставники — истинная «пустыня», истинный затвор — только всердце монаха, коли есть в нём та Церковь, которая «не в брёвнах, а в рёбрах» —есть монах! И не препятствие ему даже весь грохот падшего мира сего.
Ещёболее укрепило её убеждение в этой истине то, что услышала она однажды отсвоего пастыря и наставника, отца Димитрия:
—Мы тут, мать Антония, говорили недавно с отцами, кто, как я, в лагерях побывал,и все на одном сошлись — тут, в святом монастыре, можно сказать в «теплицедуховной», редко кто из нас достигает той силы молитвы, которую он же ранее влагерях имел!
Аодин из отцов, года три назад освободившийся из мордовского лагеря, рассказал:
—Вышли мы за ворота лагеря, трое амнистированных, я — иеромонах, протоиерей одинс Кубани и владыка старенький, архиепископ Иоаким, пошли в сторонужелезнодорожной станции. Вот, прошли метров четыреста, мы с отцом протоиереем владыкус боков под локотки поддерживаем — больно слаб он; вдруг владыка остановился,лицо закрыл руками и как заплачет! Мы с протоиереем впали в удивление!
—Владыко! — говорим, — что же вы плачете, радоваться надо! Мы же с вами из адаживыми вышли!
Аон, успокоившись немного, вытер глаза и отвечает:
—Чада! Я в этом аду пробыл восемнадцать лет! И никогда до того, как я оказался вбараке, у меня не было такой сильной горячей сердечной молитвы, как там! Иникогда я так явственно не ощущал молясь, что Христос, Милосердный и Любящий,стоит рядом со мной, защищая, укрепляя и утешая меня Своею Благодатию!
Атеперь, когда вышли мы из этого страшного места, я почувствовал, как моямолитва охладела и ослабла, и я не ощущаю более стоящего рядом Христа! О том иплачу…
—Вот и я, мать Антония, вспоминая своё пребывание в ГУЛАГе, вижу, чтохристианская жизнь моя того времени много выше была, чем теперь, в тишине иблагополучии. И молитва моя с того времени потускнела. Помолись за меня,сестра…
—Бог да укрепит вас, батюшка!
ГЛАВА 31
Таки не заснув, мать Селафиила поднялась со своего фанерного диванчика, стряхиваяс себя дрёму, положила несколько земных поклонов. За бревенчатой стеной, вкомнате недавно постриженной монахини Надежды, старые настенные часы пробилидвенадцать — наступила блаженная полночь, время, когда «небеса раскрываются имолитва летит прямо к престолу Всевышнего».
Стараясхимонахиня любила это время, многолетний опыт ночной молитвы убедил её в том,что с полуночи до трёх — самое время молиться: дух бодр, ум ясен, молитва так ильётся из глубины сердца! После трёх, как она говорила, — «это уже не ночь, этоутро! Утром Бога славить надо! А для покаянной молитвы ночь — самое время!»
МатьСелафиила встала перед иконами, сосредоточилась, медленно осенила себя крестнымзнамением и неторопливым шепотком начала:
—Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас…
Полунощницусхимница читала по памяти. Когда стало слабнуть зрение в начале семидесятыхгодов, она выучила наизусть весь Часослов — Полунощницу, Часы, Малое повечерие,Изобразительные, Вечерню, и, хотя чаще всего заменяла вычитывание «книжных»правил молитвой умной, Иисусовой, но именно Полунощницу старалась вычитыватьвсегда, ради любимой ею семнадцатой кафисмы и, конечно же, — «Се жених» —песнопения, которое она всегда вполголоса пела, стоя на коленях и скрестив рукина груди.
Именново время Полунощницы она в первый раз посетила Удел Пречистой Божьей Матери.Случилось это осенью 1977 года, после пострижения её в великую схиму с именемСелафиила — в честь одного из Архангелов Божиих.
Вскорепосле того, как исполнилось ей восемьдесят лет, батюшка Димитрий спросил её:
—Мать Антония, помнится, ты говорила, что Кавказские сёстры вышили тебе схиму?
—Вышили, батюшка!
—И параман сплели?
—Сплели, батюшка!
—И далёко они у тебя, параман-то с кукулием?
—Нет, батюшка, недалёко!
—Ну, доставай их тогда, пыль вытряхни, завтра Пост Успенский начинается, апослезавтра я тебя в схиму и постригу! Я уже с отцом наместником договорился,он благословил ночью в Иоанно-Предтеченском храме, при закрытых дверях,тихонечко…
Восприемницейбудет у тебя мать Агафодора, ты её знаешь, вы вместе в просфорне помогали.
—Как благословите, батюшка!
—Вот так и благословляю, готовься!
Какготовиться, когда вся твоя жизнь и есть приготовление? Когда каждый твой миг,каждый шаг, каждый вздох, каждый взгляд — с Богом, в Боге и через Бога! Когдаты уже и живешь не сама себе, для себя и по-своему, но и мыслью, и словом, иделами несёшь «послушание» — служишь Господу!
Когдаты уже несколько лет носишь как инструмент, как веригу, как пламенный мечблагодатные дары прозорливости, исцелительной сильной молитвы, дар старческогорассужденья духовного! Как пришли они, за послушание, так и действуют в староймонахине, некогда рекшей:
«Господи!Се раба Твоя! Твори мною волю Твою!».
Они творит!
Незаметнотак стали у ней вдруг рождаться слова — не свои, но лишь устами её изреченные,да такие, что услышавший их чуял сразу, что слова эти не от старушки сутулой,но от Силы и Премудрости Вышнего Мира! А просивший молитвы у старицы и вдругполучавший просимое чудом, не мог не почувствовать в ней нечто, миру сему непричастное, Вечное! Так, потихоньку, она становилась смиренным носителем силыБожественной, силы неисчерпаемой Божьей Любви!
Втораяночь Успенского Поста наступила, постриг в «великий Ангельский образ»совершился. Стала монахиня Антония схимонахиней Селафиилой.
Каки предполагал приснопамятный батюшка Никон, так и вышло: и Постом Успенским, ив схиме, вышитой сестрами мать Евдокии! Только двадцатью годами позже…
Аещё через десяток годов, в полночь после праздника Рождества ПресвятойБогородицы, став пред святыми иконами, среди которых самой древней и самойполюбившейся старице стала подаренная ей в день великого пострига матерьюАгафадорой чудная по письму и в серебряной ризе — Иверская, начала, было,старица, как обычно, чести по памяти полунощницу и, дойдя до «среды» своейлюбимой семнадцатой кафисмы, вдруг подумала:
