Неизвестный Мелхиседек - Владимир Небадонский
Увидев, что преимущественным культом Средиземноморья является культ матери, эллинские греки навязали этим народам своего мужского бога — Дьяус-Зевса, который, подобно Ягве у генотеистических семитов, к тому времени уже стал главой всего греческого пантеона подчиненных ему богов. Придерживаясь концепции Зевса, греки могли бы со временем прийти к истинному монотеизму, если бы Рок не остался у них воплощением высшего управляющего начала. Бог, имеющий конечную ценность, должен сам по себе являться вершителем и творцом судьбы.
Вскоре эти факторы религиозной эволюции привели к рождению распространенного верования в беспечных богов-олимпийцев, обладавших, скорее, человеческими, нежели божественными качествами, и никогда не вызывавших у разумных греков особенно серьезного к себе отношения. Эти божества, созданные ими самими, не пробуждали в них ни большой любви, ни большого страха. Зевс и его семейство полулюдей-полубогов порождали патриотические и национальные чувства, которые, однако, вряд ли имели отношение к почитанию или поклонению.
В сознании эллинов настолько упрочились доктрины ранних салимских учителей, направленные против духовенства, что в Греции никогда не появлялось сколько-нибудь значительного священства. Даже создание изображений богов больше относилось к искусству, чем к поклонению.
Олимпийские боги являются типичным примером антропоморфизма. Однако греческая мифология отличается больше эстетичностью, чем этичностью. Ценность греческой религии заключалась в том, что она изображала вселенную, управляемую группой божеств. И всё же, в своем развитии греческая мораль, этика и философия вскоре далеко обошли представление о боге, и этот дисбаланс между интеллектуальным и духовным ростом был столь же опасным для Греции, каким он оказался для Индии.
Греческая философская мысль
Не вызывающая серьезного к себе отношения и поверхностная религия не может уцелеть, особенно, если она лишена духовенства, которое укрепляло бы ее внешние проявления и наполняло бы сердца ее приверженцев страхом и благоговением. Олимпийская религия не обещала спасения, как не утоляла она и духовную жажду своих верующих; поэтому у нее не было будущего. Не прошло и тысячи лет с момента ее возникновения, как она практически исчезла, и греки остались без национальной религии, ибо лучшие умы перестали интересоваться богами Олимпа.
Таким было положение, когда в течение шестого века до Христа Восток и Левант пережили возрождение духовного сознания и новое пробуждение интереса к монотеизму. Однако Запад остался в стороне от этого процесса; ни Европа, ни северная Африка не приняли широкого участия в религиозном возрождении. Тем не менее, греки добились действительно великолепных результатов в интеллектуальном развитии. Они начали побеждать страх и более не рассматривали религию как противоядие от страха, но они не увидели, что истинная религия является лекарством от разъедающих душу сомнений, духовных терзаний и нравственного отчаяния. Они стремились утешить душу глубокомыслием — философией и метафизикой. От размышлений о самосохранении — спасении — они перешли к самовоплощению и самопознанию.
Строгостью мышления греки стремились достичь такого осознания уверенности, которое заменило бы веру в спасение, но их усилия оказались тщетными. Только наиболее разумные представители высших классов эллинских народов смогли постичь новое учение. Простой люд — потомки рабов предыдущих поколений — был неспособен воспринять этот новый заменитель религии.
Философы презирали любые формы поклонения, несмотря на то, что все они в той или иной мере придерживались салимской доктрины — веры во «вселенский Разум», «идею Бога» и «Великий Источник». В той мере, в которой греческие философы признавали божественное и сверхконечное, они были откровенными монотеистами и без особого почтения относились к плеяде богов и богинь Олимпа.
Греческие поэты пятого и шестого веков, в особенности Пиндар, пытались реформировать греческую религию. Они возвысили ее идеалы, однако оставались больше служителями искусства, чем религии. Им не удалось создать метод, который способствовал бы развитию и сохранению высших идеалов.
Ксенофан проповедовал единого Бога, но в его представлении божество было слишком пантеистическим для того, чтобы стать личностным Отцом смертного человека. По своим убеждениям Анаксагор был механистом, если не считать того, что он признавал Первопричину — Изначальный Разум. Сократ и его последователи Платон и Аристотель учили, что добродетель есть знание, великодушие — здоровье души, что лучше страдать от несправедливости, чем быть виновным в ней, что порочно платить злом за зло, и что боги мудры и добры. В их понимании основными добродетелями являлись мудрость, мужество, воздержание и справедливость.
Эволюция религиозной философии среди эллинских и древнееврейских народов является наглядным примером противоположной деятельности церкви как института, определяющего культурный прогресс. В Палестине человеческое мышление было настолько подчинено священникам и контролировалось религиозными книгами, что религия и мораль целиком поглотили философию и эстетику. В Греции, ввиду почти полного отсутствия священников и «священных писаний», человеческий разум оставался свободным и нескованным, что позволило достичь поразительной глубины мысли. Однако религия как личный опыт отстала от интеллектуальных исследований сущности и реальности космоса.
В Греции вера была подчинена мышлению; в Палестине мышление находилось в подчинении у веры. Сила христианства в значительной мере объясняется его широкими заимствованиями, как еврейской морали, так и греческой мысли.
В Палестине религиозная догма окостенела настолько, что превратилась в угрозу дальнейшему развитию; в Греции человеческая мысль стала столь абстрактной, что концепция Бога вылилась в туманные пантеистические рассуждения, в которых было много общего с неличностной Бесконечностью брахманских философов.
Однако простые люди того времени не понимали греческой философии с ее идеей самопостижения и абстрактного Божества и не проявляли к ней особого интереса. Скорее, они жаждали обещаний спасения, стремились к личностному Богу, который смог бы услышать их молитвы. Они изгоняли философов и преследовали уцелевших приверженцев салимского культа — ведь обе доктрины в значительной мере слились — и были готовы к дикому, оргиастическому погружению в безрассудство мистериальных культов, распространявшихся в то время в Средиземноморье. Элевсинские мистерии развивались вместе с пантеоном олимпийцев и представляли собой греческую версию поклонения плодовитости; в образе Диониса процветало поклонение природе. Лучшим из культов было орфическое братство, чьи нравственные проповеди и обещания спасения притягивали к себе многих людей.
Вся Греция пользовалась этими новыми способами обретения спасения, этими буйными эмоциональными ритуалами. Ни одна нация за столь короткое время не достигала таких высот художественной философии. Ни одна не создавала столь же прогрессивной системы этики, практически не знавшей Божества и полностью лишенной обещания человеческого спасения. Ни одна нация не погружалась столь стремительно, глубоко и с таким неистовством на такие глубины
