Где Бог когда я страдаю? - Филипп Янси
Кузница духа
Если мир полной справедливости не позволяет Богу получить от нас то, чего Он хочет — любви без принуждения, то такого мира Бог для нас и не желает. В первых главах этой книги я показал, что боль — это ценный, даже необходимый атрибут жизни на земле. Соответственно и страдание может стать полезным для достижения Божьей цели.
Я упоминал о том, как важен для нас «мегафон страдания». Его голос напоминает нам о том, что люди оказались на нашей стенающей планете не для того, чтобы купаться в удовольствиях. Но тогда — для чего? Если цель Бога — не наше счастье, то зачем нужен этот мир? Зачем мы Богу?
Пояснить намерения Бога можно на примере обычной семьи. Допустим, отец решил оградить любимую дочурку от всякой боли. Он не позволяет малютке и шагу ступить — она может упасть! Отец всюду носит дочь на руках или возит ее в коляске. Через некоторое время изнеженная дочь превратиться в инвалида: атрофируются мышцы, она не сможет передвигаться сама и будет полностью зависеть от отца.
Как бы сильно отец ни любил дочь, он не сумеет выполнить самую важную задачу: вырастить самостоятельного человека, приспособленного к взрослой жизни. Для девочки будет полезнее, если отец перестанет навязывать ей свою заботу, и она научится ходить, хотя при этом не раз споткнется и упадет! Проведем параллель с Иовом. Он один, он отчаянно страдает, он не находит ответов, несущих ему утешение. Но испытание рождает в нем новую, глубокую силу. Раввин Авраам Гешель сказал: «Такую веру, как у Иова нельзя поколебать, потому что она — результат потрясения». Клайв Льюис развивает эту мысль в книге «Страдание». Он пишет:
«Нам нужен, в сущности, не Отец, а небесный дедушка, добродушный старичок, который бы радовался, что «молодежь веселится», и создал мир лишь для того, чтобы нас побаловать. Конечно, многие не осмелятся воплотить это в богословские формулы, но чувствуют именно так. И я так чувствую, и я бы не прочь пожить в таком мире. Но совершенно ясно, что я в нем не живу, а Бог тем не менее — Любовь; значит, мое представление о любви не совсем верно.
Художник не станет беспокоиться, если набросок, которым он хотел позабавить детей, не совсем такой, как он думал. Но о главной своей картине, которую он любит, как мужчина любит женщину, а мать — ребенка, он беспокоится снова и снова и тем самым беспокоил бы и картину, если бы она могла чувствовать. Нетрудно представить, как чувствующей картине, которую скребут, смывают и начинают в сотый раз, хочется быть легкомысленным наброском. И нам естественно хотеть, чтобы Бог предназначил нам менее славную и утомительную долю; но это значит, что мы хотим, чтобы Он любил нас меньше, а не больше»[15].
Вопрос о страдании не дает человеку покоя. Страдание раздражает тех, кто убежден, что, эволюционируя, человек достиг совершенства, а совершенному существу нужны идеальные условия жизни. У христиан на этот счет другое мнение. Вот как выразил его профессор Джон Хик в книге «Философия религии»: Бог имеет дело с несовершенными созданиями, развитие которых еще не закончено. Эти размышления возвращают нас к вопросу о смысле земной жизни. Жизнь на земле воспитывает человека: она нужна, прежде всего, для нашего духовного развития.
Мы уже говорили о преимуществах мира, в котором действуют жесткие законы, а человек имеет свободу: он волен злоупотребить своей свободой и нанести вред своим собратьям. Джон Хик рисует нам картину мира–утопии, в котором человек полностью огражден от всякого страдания и зла, и приходит к выводу: в мире, в котором человек не делает ошибок, Бог не сможет осуществить Свои замыслы:
«Предположим, окружающий мир вдруг стал раем, где исключена любая возможность боли и страданий. В этом мире будут совершенно иные законы. Например, человек не сможет ранить другого человека: нож убийцы превратится в момент удара в бумагу, а пуля растворится в воздухе. Банковский сейф, из которого похитили миллион долларов, чудесным образом наполнится вновь. (В обычном мире это вызвало бы инфляцию.) Мошенничество, обман, коварство и предательство не окажут никакого влияния на состояние общества. Несчастные случаи уйдут в прошлое, невозможно будет получить травму: и скалолаз, сорвавшийся с горы, и ребенок, вывалившийся из окна, плавно спланируют на землю. Даже азартный водитель не попадет в аварию. В том мире не будет потребности работать, помогать в тяжелые времена друзьям, так как в нем не будет реальной нужды и реальных трудностей.
Чтобы приноравливаться к конкретным ситуациям, природе пришлось бы выйти за рамки общих законов и каждый раз вырабатывать частные закономерности: иногда предмет должен быть твердым, а иногда — мягким… Человеку не пришлось бы учиться уважать законы природы: в мире отсутствовали бы два главных учителя — страдание и смерть.
Если вообразить себе такой мир, то станет ясно: в нем наши представления об этике не имели бы никакого смысла. Например, суть противоправных действий — нанесение вреда ближнему. Но в гедонистическом раю не может быть противоправных действий, как нет и правовых — между ними отсутствует разница. Мужество и стойкость в мире, в котором нет опасностей и трудностей, тоже ни к чему. Не было бы и условий для воспитания в человеке щедрости, доброты, жертвенной любви, благоразумия, доброжелательности и других добродетелей, без которых не может существовать стабильное общество. Из этого следует, что в мире сплошного удовольствия не может появиться нравственная человеческая личность. Это был бы худший из возможных миров.
И тут становится ясно: мир, в котором свободные разумные существа имеют возможность развить
