Безответная молитва - Иван Александрович Мордвинкин
— И помоги, Господи, с овощами, — крестилась, земно кланялась и очень переживала. А потому опять крестилась и кланялась. И снова, пока душа хоть немного не утихнет.
Молилась Тасечка и о яблоньке, пусть и куда проще наскрести денег на саженец, да кто же знает, что будет осенью? А мечта, она сбываться должна, иначе всю душу разорвет.
Так дотрудились они до жаркого июля — жука собирали вручную, пололи да окучивали картошечку свою, как добрые люди научили, поливали вовремя, да коровяком подкармливали, благо Совхоз рядом, есть где навозом разжиться.
Илья красил печные трубы. И, хоть смешные деньги за это платили, а уже замаячила и у него мечта — старенький мопед, который он заприметил у одного из соседей и на покупку которого надеялся сколотить нужную сумму до конца лета.
Про бабку Степановну Тасечка не забывала, являлась к ней и в худой день, и в радостный, если случался таковой. Поделиться.
— Картошка небывалая, Галина Степановна! — рассказала она бабке и всем ее соседям по прилавку, которые с виду и не слушали, да все слышали. — Даже и не подумала бы, что такая огромная бывает. Прямо в пояс! И помидоры не отстают. Только плодов нету почему-то.
Галина Степановна нахмурилась:
— Дюже много коровяка, зажралась она у тебя на навозе-то! — Бабка даже рассердилась, будто это в ее огороде Татьяна ошибок наделала. — Она у тебя теперь в зелень попрет, картошка твоя! Будет большая, как лопух, да без толку!
— Не лейте больше коровяк, — посоветовал младший бабкин сын, который в Тасичкином присутствии снова по-мальчишески смутился. — Золой печной притрусите и цветки пооборвите. Может еще даст что-нибудь.
Заволновалась Татьяна, не мыслями даже тревожными, а душой учуяла что-то нехорошее, усилила молитву. Страшилась она в зиму войти без запасов, ради них и перебрались из центра города на окраину.
В конце июля новый пришел удар — соседи повезли во дворы уголь и дрова. Зима далеко, да начинается летом.
— Мы про уголь-то и забыли! — воскликнула Тасечка, да побежала по адресам цены сравнивать. А цены, они на карман не смотрят и милости не знают. Хочешь — не хочешь, а бери кредит, своими силами за раз покупку угля не осилить, а к зиме накопить денег, так и цены на топливо прыгнут, не догонишь.
Испугалась Тася и так расстроилась, что едва и не слегла. Детишки с утра во двор, да на пустырь, да еще куда — лето. А в домике две кровати, стол да печка. Не шибко разгуляешься.
Тася же, если нет нужды, так и не выходила на улицу — все молилась в углу или, как устанет, сядет на кровать и читает Псалтирь. Надеялась она на Бога крепко, но и не понимала, как теперь жить-то и как Господь все это видит, но не посылает помощи. А с кредитом — точно голодать им до слез.
Плакала Тасечка всегда втайне, чтоб детишек не напугать. Слышала она, что дети не должны видеть родительских слез, не по-людски это и очень уж не полезно для детей. Счастье их детское погибает от этого, а горе, которое входит в сердце, потом терзает их до самой глубокой старости и всякие злые страсти порождает. А кто ж такого своим детям захочет?
И Татьяна еще и еще усиливала молитву:
— Господи, помоги с овощами! Теперь с кредитом и вовсе оголодаем, а с овощами продержимся. Помоги, Господи, и прости грехи вольные и невольные рабе Твоей Татьяне со чадами. Аминь. И саженец помоги купить. Тоже аминь.
Так лето подвинулось и до августа, картошка пошла сохнуть, хоть и таскали воду ребятишки каждый день, поливали и ублажали свои грядки. А вот ведь! Сохнет.
В сентябре, правда, доброе случилось — сосед, которому Илья чистил дымоход и ладил печную трубу, расплатился собственными саженцами. Дал малины, смородины, вишни. И, что очень ободрило Тасечкино сердце, яблоньку дал. Хороший, крепенький саженец, в точности такой, какой она себе в уме и представляла.
— Работает молитва, слышит нас Господь! — воскликнула она на радостях.
— Конечно слышит, — со знанием дела и рассуждением заявил Ванюшка, которого сильно полюбили монастырские насельницы, и от которых он понабрался готовых мыслей и фраз. — Бог все слышит. Не сомневайся только.
Радость наполнила Тасечкину душу — слышит! Надо же? Слышит Господь!
А Ванюшку дома с той поры “батюшкой” стали называть в шутку, такой он был “богослов” правдоподобный. А он и не обижался.
Но не приходит счастье за счастьем, все вперемежку идет, да по очереди. Случился ураган, такой лютый “астраханец” подул, что и провода пооборвал, и забор Татьянин набок завалил, и рубероид с крыши стянул. А уж про огород и говорить нечего — все овощи легли под его напором на землю, да так потом и не оправились.
Да уж теперь-то что? Все равно пришла пора картошку копать. Ребята засуетились, радуются. Много труда положено, много и молитвы вознесено, очень уж волнительно после такого длительного чаяния возвращать вложения труда.
Выкопал Илья первый кустик — нет картошки. Совсем ни одной. Капнул второй — есть кое-что, пусть и не крупнее голубиного яйца. Обрадовались, рассмеялись, есть надежда, а то уж и испугались было.
Там и третий куст, и прочие. Но и там — то мелочь, то мелочевка, а то и вовсе горошек. Так всю грядку и вскрыли — а там… Нет ничего. Со всего огородишки урожаю с полмешка набралось, а на посадку мешок ушел.
— Вот тебе и молитва, — выдохнула Татьяна, махнула рукой, будто точку в каком деле поставила, да так и села на полмешка эти. Руки опустились, и глаза потускнели.
Вечером разместились они всей семьей за столом, что стоял у них во дворике прямо под айвой, и принялись за картофельный ужин. Мелочь такую только в мундирах сварить, да и сидеть потом чистить, как семечки.
После ужина обнялись они молча, каждый поражаясь провалом огородных надежд, да так и просидели молча весь вечер до темноты. А там Тасечка и всплакнула втайне, в темноте ведь не видит никто. Что дальше-то делать, когда закончатся эти полмешка? Не зря ли съехали из комнаты? Не зря ли положились на огород? Что бы придумал он, если бы не ушел? Он был умным, всегда мог выкрутиться. А теперь… За все три года ни разу не показался, хоть бы на сыновей взглянул, как выросли они. И какие они славные.
А бедный Ванюшка потом
