Кто такой Будда? - Деннис Лингвуд
Во времена Будды простые индийцы никогда не пользовались зонтами. Чтобы укрыться от дождя или солнца, скорее всего, взяли бы лист какого-нибудь растения. Только царь или другой знатный или высокопоставленный человек мог воспользоваться настоящим зонтом. По мнению ламы Говинды, эта традиция берет начало от тех времен, когда старейшина племени или деревни сидел вечерами под деревом, прислонившись спиной к стволу, и давал советы или улаживал споры. Если принять такое объяснение, то зонт стал чем-то вроде искусственного дерева, которое носили над головой человека как символ его высокого общественного положения. Развивая эту мысль, можно, в конце концов, связать этот символический зонт с мировым древом, которое в мистическом смысле осеняет весь мир, всё бытие.
Метелка от мух — более простой символ. Она сделана из хвоста яка и представляет собой султан из белых волос, очень мягких и красивых, длиной около двух футов, прикрепленных к серебряной рукоятке. Им осторожно обмахивают царственных особ, оберегая от мух. Такие метелки до сих пор используют в индуистских ритуалах. Во время арати, вечернего ритуала поклонения, есть момент, когда такой метелкой помахивают перед изображением божества — Рамы, Кришны или любого другого, потому что в это время в нем видят не только божество, но и царя.
Поэтому, если Иисуса, царя небесного, часто изображают с державой и скипетром в руках, то Будду изображают под зонтом, который иногда держат небесные создания, и в окружении богов, вооруженных метелками от мух. Эти символы показывают, что он царь Дхармы, если хотите, владыка духовной вселенной. Поскольку Будду считали царем, его главного ученика Шарипутру называли, как это ни удивительно, дхармасенапати — главнокомандующий. Разумеется, здесь речь идет не об Армии Спасения, а о буддийской сангхе, которая считается весьма послушной.
Возможно, царская символика и военная терминология связаны с исходным общественным положением Будды. Родившись кшатрием, он, согласно традиционной индуистской системе, относился ко второму из четырех сословий; более высокое положение имело только сословие брахманов — жрецов. Но сами кшатрии смотрели на это иначе. Если все прочие сословия принимали такой иерархический порядок, то сами кшатрии считали высшим сословием себя. Именно в таком порядке, то есть начиная с кшатриев, перечисляются сословия в палийском каноне. Таким образом, в ранних буддийских текстах воины, с чисто социальной точки зрения, стоят выше священников.
Мы знаем, что в пору юности Сиддхартхи брахманизм еще не проник во владения шакьев, и поэтому можем с полной уверенностью сказать, что царевич воспитывался исключительно как воин и в некотором смысле остался воином. Есть такая легенда: когда было решено что он возьмет в жены Яшодхару, некоторые ее родственники возражали, утверждая, что он недостаточно хорош в бою, и, конечно же, чтобы доказать свою доблесть, ему пришлось победить каждого из них в поединке. Ясно, что знатному человеку было недостаточно просто родиться воином: требовалось быть исключительным воином, героем.
Весьма показательно, что именно такое происхождение имел человек, жизнь которого стала высшим образцом духовной жизни. Важно еще и то, что героические качества, которые его учили демонстрировать на поле брани, стали тем источником, из которого он черпал на всех этапах своего духовного поиска. Мы знаем, что он покинул дом, когда ему было двадцать девять лет. Он отринул всё то, что его научили считать хорошей жизнью, всё, что его научили считать достойным, всё, что его научили считать долгом. Наверное, для него было очень мучительно оставить семью и племя и в одиночку уйти в темноту, в лес, держа путь неведомо куда и зная только, что он отправляется на поиск истины. Однако он поступил именно так.
Не меньше мужества требовалось такому человеку, чтобы жить подаянием. В те годы традиционный способ сбора подаяний, не претерпевший особых изменений до наших дней, был достаточно прост: берешь большую черную чашу и, идя от дома к дому, останавливаешься на несколько минут у каждой двери, а хозяева выходят и кладут в чашу объедки. Решив, что набралось достаточно, идешь в какое-нибудь спокойное место за деревней и усаживаешься там, чтобы поесть. Можно подумать, что это не слишком обременительный способ добывания пищи, но в рассказе самого
Будды, повествующем о его первом опыте сбора подаяний, присутствует оттенок горечи, который показывает, каково это для человека непривычного. Очевидно, он рассказывал эту историю своим ученикам. Во всяком случае, так записано в сутрах, а сама эта история представляется вполне правдоподобной. Так вот, когда Будда в первый раз сел за деревней со своей чашей и взглянул на горку самых разных объедков, его тут же вырвало. Он привык к самым изысканным и свежим блюдам, приготовленным лучшими поварами — и вот перед ним грубые крестьянские объедки. Неудивительно, что его желудок взбунтовался. Но Будда не допустил, чтобы разборчивость в еде помешала поиску истины. Если для свободы нужно привыкнуть к такой пище, придется преодолеть отвращение. Так он и сделал.
Одежда его, конечно же, тоже была простой и грубой. У тех, кто бывал в современных буддийских странах, легко может сложиться впечатление, что Будда щеголял в новеньком желтом одеянии, чистом и аккуратном, будто только что выглаженном, но это очень маловероятно. Почти наверняка он носил грубую желтую одежду, испачканную и потрепанную. Печально, но факт: сегодня в некоторых буддийских странах для монаха считается постыдным появляться на людях в старом одеянии. Помню, как-то раз я приехал из Калимпонга в один из монастырей Калькутты и, признаюсь, даже не подумал приодеться по этому случаю. Но некоторые из моих друзей-монахов были возмущены, увидев меня в таком старье. Они сочли это ужасным. «Что подумают люди?» — говорили они. Надо думать, сам Будда относился к одежде совершенно иначе. Для него то, что он носил, символизировало полный разрыв с прежней жизнью, в которой его незыблемое общественное положение ясно отражалось в манере одеваться.
Начав свой путь, Сиддхартха быстро освоил учения, которые ему преподали, но не почил на лаврах, а вновь отправился в путь — один, без проводника. В старости он часто вспоминал этот решающий период своей жизни. Он рассказывал, как это бывало: в лесной чаще ночью, когда повсюду царят тьма и безмолвие и на многие йоджаны вокруг нет ни единой живой души, вдруг хрустнет ветка или упадет лист, и тебя охватят жуткий панический страх и ужас. Те, кто практиковал медитацию, знают, что иногда такое случается, — страх просто вздымается волной.
