Океания - Роман Воронов
Счет на круги пошел на десятки, а со временем – и на сотни. Вокруг кипела жизнь. Появлялись новые бегуны, прыгуны, тихоходы, но постепенно все они занимали свои места, возникали новые прибывшие, затем их сменяли другие, и они упокаивались рано или поздно. Все происходило на моих глазах, другого такого же, как и я, не было, по крайней мере в поле моего зрения. Я выучил назубок все повороты своего жизненного бытия, сформированного в Мире, что позволяло мне путешествовать с закрытыми глазами и не видеть обочинные лица. Мое пребывание Здесь превращалось в рутину. «Что-то не так?» – задал я себе вопрос и тут же получил ответ от краснолицего полного мужчины, возвышающегося на моем пути солидным валуном, меняющим направление вправо: «Наконец-то заговорил, и это на шестьсот восемьдесят третьем круге. Нет, все-таки ты всегда был туповатым…» Я вдруг вспомнил его. Он был учителем математики в школе и ставил мне «неуды», даже когда я отвечал неплохо, и все из-за того, что однажды на перемене я врезался в его выдающийся живот на полном ходу и он выронил изо рта сосиску, которая и стала яблоком, точнее, сосиской раздора между нами. Он возненавидел меня, я в ответ возненавидел математику. Вот и поворот на пути. Я остановился спросить его про сосиску, но «поршень» не слишком деликатно двинул меня к следующему событию. «Недаром он был математиком, посчитал все мои круги, – подумал я. – Однако теперь ясно, что с лицами можно разговаривать, и ясно благодаря ему. Спасибо, учитель, за науку», – едва успел произнести я, как за спиной раздался вздох облегчения, и краснолицый математик с блаженной улыбкой погрузился вниз, а мой путь при этом слегка выпрямился.
«Так вот как здесь все работает», – рассуждал я, пока плелся по череде событий. Разговаривать я научился, но сейчас этого совсем не хотелось делать, и тут я вспомнил, что через несколько поворотов будет прямой участок, прямым который делает незнакомая мне женщина. Она одна среди не очень довольных лиц улыбается так, что нивелирует их кривизну. Я рванулся вперед, «поршень» остался на месте, ничего не поняв. Затормозив возле нее, я с ходу спросил:
– Кто вы и почему так рады мне?
– Я мама одной девочки, жившей по соседству с тобой. Помнишь, такая темненькая, худенькая, из дома напротив.
Я задумался, а затем спросил:
– Та, которую все дразнили Спичкой?
Женщина, улыбнувшись еще шире, кивнула.
– Все смеялись над ее худобой, только ты один, встречая ее заплаканную, говорил…
– Зато ты можешь стать балериной, а они нет, – вспомнив, закончил я. – Мне было жалко ее, но, произнося эти слова, я также издевался над ней.
– Это неважно. Она поверила в них, и это изменило ее жизнь. Дочь стала балериной, и она счастлива.
– Где же она? Хочу извиниться. – Я поискал вокруг глазами.
– Она еще в Мире, ей рано сюда. – Женщина улыбнулась в который раз.
«Поршень», догнав меня, уже основательно надавливал.
– Скажите, а мужчина рядом с вами – кто он? Лицо его будто знакомо мне, – успел спросить я и уже за спиной услышал: – Ты ошибаешься, вы не знакомы. Я знаю его, но не ты. Он имеет отношение к другой «жизненной траектории».
Удаляясь от улыбчивой матери балерины, как ни странно, обретшей свое счастье с моей подачи, я стал вспоминать самый угрюмый лик среди недовольных на обочине. И вспомнил. Он находился в самом начале круга, буквально два-три шага, его взгляд не был злобным, но тяжелым, и это был мой отец. Я поспешил к нему. Вот Начало, лицо внимательной акушерки, за ним усталое, но счастливое мамино, потом двое в белых масках, и наконец первый по счету тяжелый лик. Я остановился.
– Отец, что не так?
– Жизнь, – ответил он коротко и поморщился еще сильнее.
– Моя. Ты недоволен мной?
– Моя жизнь, сын. Я прожил не то, что подписал, и предал то, что не предают.
– Отец, но ты не искривил мой путь, при тебе он прям, – возразил я, изо всех сил сопротивляясь «поршню».
– Искривил, – ответил отец, и лицо его вновь исказила мука, – но держу его прямым здесь, и лицо мое отображает не отношение к тебе, а напряжение во мне.
– Пап, я прощаю тебя и прошу прощения, – поспешил я, памятуя о школьном математике, который получил облегчение от нашего разговора.
Отец слабо улыбнулся.
– Спасибо, сын, но прощение мне нужно от Него.
– От кого? – спросил я, но «поршень» двинул так, что я, пролетев школьные годы и частично юность, оказался у дверей Храма на собственном венчании. Взгляд мой упал на икону перед входом и, стало ясно, чье прощение нужно отцу.
«Мог бы догадаться и раньше, – опять я вспомнил язвительного учителя, – в Мире мы к месту и не к месту, а в особенности когда тяготы да недуги, поминаем Его, а ведь и Мир, и Здесь – все есть Бог», – и я, глубоко вобрав в себя воздух местного тумана, задал свой главный вопрос:
– Что не так, Господи?
Мягкий Голос Отовсюду ответствовал мне:
– Двадцать кругов пройди в тишине осмысления, потом вопрошаешь того, кого выберешь, и так числом пятнадцать, а на девятьсот девяносто девятом круге обретешь Ответ.
– Как же долго, Господи! – воскликнул я и, хоть и испугавшись такой эмоции, все же закончил: – Нельзя ли сейчас?
Мягкий Голос Отовсюду, не поменяв интонации, ответил:
– Можно, завершай круг и отправляйся к Рождению.
Я спешил, я очень спешил, «поршень» безнадежно отстал. «Что не так, что не так?» – стучало в моей голове. Вот уже Выход и виднеется Начало. Перед чертой я остановился, выдохнул и, повторив про себя «что не так», шагнул в темноту.
Мир встретил меня Светом. Надо мной склонились два лица в белых масках.
«Опять, – промелькнуло в голове. – Хотя в этот раз я внизу».
– Слава Богу, очнулся, – сказал один из них и пожал руку другому.
Тихий ангел
Не прерывай сна наяву,
Где я сражен стрелой колючей
И ту стрелу из раны жгучей
Воображением тяну.
1
Мне достался ржавый меч и нагрудник с огромной вмятиной посередине и двумя рваными ремнями с правой стороны. Среди новобранцев я был самый хилый и низкорослый, меня поставили в хвост, и когда подошла моя очередь, у оружейника осталось то, что осталось. Он честно попробовал нацепить на меня доспех и как-то приладить его, но, поняв всю тщету, бросил свои попытки вместе с нагрудником на землю.
– Все одно, убьют тебя сразу,
