Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - Валентин Павлович Свенцицкий
Прочие суждения современных исследователей в лучшем случае вторичны. О. В. Марченко для характеристики романа-исповеди воспользовался цитатами из КЛЭ и счёл, что это «было по сути неким экзистенциально-метафизическим экспериментом в духе то ли Подпольного человека, то ли Ставрогина» (Историко-философский ежегодник’2001. М., 2003. С. 151). А. А. Ермичёв договаривается до того, что Свенцицкий, якобы, «убеждал читателя в праведности греха» (В. Ф. Эрн: pro et contra. СПб., 2006. С. 880).[31] В примечаниях к опубликованным отрывкам (Антихрист (Из истории отечественной духовности). Антология. М., 1995. С. 175) А. Гришин и К. Г. Исупов, ничтоже сумняшеся, утверждали: «…роман изобилует аллюзиями на сочинение В. Эрна “Христианское отношение к собственности”»;[32] «никуда Свенцицкий не поехал, а просидел эти недели дома» (об эпизоде с Македонией); «мог призывать к террористическим акциям», а «в период раскаяния и испрашивания у церковных иерархов разрешения на принятие сана» осудил «Записки». Видно, что составители антологии проштудировали т. н. «мемуары» А. Белого, но не удосужились прочесть саму книгу; о их незнакомстве с биографией и духовным миром автора, незнании церковной жизни нечего и говорить. Показательно – пьесы Свенцицкого названы «драматическими этюдами», а книга Е. Н. Трубецкого «Два зверя» приписана его брату Сергею. Тот же Исупов в статье «Русская философская танатология» (Вопросы философии. 1994. № 3) указал на «исповедальный анализ страха в скандально известной исповеди» и отмечал, что «иммортология Серебряного века охотно развивает идущие от Достоевского аналогии идейного иллюзионизма всякого рода и смерти как последнего миража. “Общественные идеалы” получают новые испытания “пред лицом смерти”». Помимо стилистических (создаётся впечатление, что автор редко пишет по-русски), допускает он и фактические ошибки, например, утверждает, что лекция Е. Н. Трубецкого «Свобода и бессмертие» (М., 1906) является ответом на реплики героя романа… Теми же казусами отмечена и статья «Русский Христос» (2007), где Исупов заявляет: «На рубеже веков возникают философско-эстетические транскрипции категории поступка применительно к Священной истории: переоценка поведения <…> Антихриста (В. Свенцицкий)».
И поклонятся Ему… – В отличие от текста Нового Завета, в обоих изданиях книги местоимение печаталось с заглавной буквы, подчёркивая отношение героя к обольстителю. Написание же «Антихрист» восходит к святоотеческой традиции (напр.: Иоанн Дамаскин, св. Точное изложение православной веры. СПб., 1894).
…нужно быть Августином, Руссо или Толстым. – Указывая на литературную традицию, Свенцицкий имеет в виду автобиографические сочинения под названием «Исповедь» блж. Августина (400), Ж. Ж. Руссо (1782–1789), Л. Толстого (1879–1882).
…мне никто не поверит… – Произошло обратное: такова была сила искусства, что большинство читателей сочли все факты и коллизии романа-исповеди автобиографическими. Именно этим было вызвано появление послесловия во 2-м издании.
…что невозможно для «Исповеди», то возможно для «Записок». – Ср.: «…невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18, 27). В отличие от акта личного покаяния, доступного всем, только в произведении искусства удаётся исповедовать грехи поколения. Именуя вещи, художник уподобляется Богу-творцу, а значит, если обличает грехи, должен сам пойти на распятие.
…в действительности это невозможно… – Ср. мнения двух великих русских романистов и идейных противников: «У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного» (Достоевский. 29, I, 19); «…“действительность” не является ни субъектом, ни объектом истинного искусства, которое творит свою, особливую “действительность”, ничего не имеющую общего с “действительностью”, доступной общинному оку» (Набоков В. Бледное пламя. Свердловск, 1991. С. 110).
…чаще всего я думаю о смерти. – «…Не должен человек размышления о смерти гнать как болезненное “мрачное настроение”. Он должен безбоязненно размышлять до конца. Ибо если он не победит это слово, то никогда не встанет в своей духовной жизни на твёрдую почву. <…> Смерть такой факт, что надо удивляться не тому, что люди “иногда” о нём думают, а тому, что так мало думают. Казалось бы, надо или победить его верой в бессмертие, – или никогда не улыбаться и не смеяться в жизни, а сидеть и ждать в ужасе конца. А у нас ничего. Это ещё, мол, далеко: ещё целых двадцать лет проживу! Иногда человеку говорят – “все мы умрём” и “вы умрёте”. Ему кажется, что это не про “него”, что это к нему не относится. Нет, относится, господа, ко всем относится. Конец, после которого ничего не наступает, делает бессмысленным всё, что было перед этим концом. И если вы не умом, а всем существом своим чувствуете, что то, что зовётся жизнью, не бессмыслица, то вы должны почувствовать также другое: никакого конца и нет. А есть новое бытие в новых формах. Зелёная трава и горячее солнце – это навсегда. Навсегда – вот радостное, великое слово, которое одно может успокоить человеческую душу» (Свенцицкий В. Письма одинокого человека // Новая земля. 1911. № 26).
…нужно ещё что-то узнать… – «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» (Толстой Л. Исповедь // Собр. соч. в 22 т. Т. 16. С. 122).
…до слёз, до исступления, до кусания подушки и нелепого крика… – Далее указано, что «непонятный испуг» возникал у автора лет с семи. Ср. строки, написанные до знакомства с романом-исповедью:
Ай как постыдно страшно умирать —
До нутряного воя, до трясучки!..
С начальных классов угнетала мысль,
Пугался засыпать – не мог представить,
Как это: вдруг – меня – не будет?..
Всё кончится и продолжаться станет,
А я совсем (и навсегда!) исчезну…
Мутился день в кошмаре вечной ночи.
(С. Чертков «Страх», март 2005)
…опять что-то не то и не то… – «Мысль о том, что я не может умереть – не доказывается, а ощущается. Ощущается, как живая жизнь. <…> Раз сказав “я есмь”, я не могу допустить себе, что я не буду, не могу никак» (Достоевский. 24, 234).
Холгоненко Юлия Ивановна – бабушка Свенцицкого по материнской линии.
Один из моих братьев… – У Свенцицкого было три родных брата: Анатолий Матвеевич (1873–1921), Вячеслав Платонович (1876–1947), Борис
