Чаша Грааля. Софиология страдания - Отец Сергий (Булгаков)
Однако это недостижимо одними лишь человеческими силами. Падение человека означает собой и его обессиление: если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет (Еккл. 11:3). Смертность в человеке может быть преодолена лишь силою Божественной, чрез Богочеловека. Однако для того чтобы быть преодолённой, смерть должна быть воспринята Богочеловеком в ипостасном единении обеих природ. Это восприятие не может ограничиваться лишь человеческой природой, но должно распространиться и на ипостасирующую её во Христе Божественную ипостась Логоса, а в Нём и через Него и на самоё Его Божество, т. е. на Божественную Софию.
Иными словами, возникает сложнейший вопрос христологии и софиологии – о смертности в Богочеловеке. Как можно понять и принять эту мысль, эту догматическую истину, которая извне кажется величайшим и как бы кощунственным противоречием, – смерть Богочеловека, человека в Боге и Бога в человеке?
[Антиномия Боговоплощения]
Надо вспомнить, чем было Боговоплощение. Оно является, с одной стороны, соединением двух «природ», божеской и человеческой. «Природа» Божества есть Божественная София, единство жизни и самооткровения трёх ипостасей. В Божественной Софии не разделяется Божие триединство во Святой Троице. «Природа» Божества и в Боговоплощении принадлежит всей Святой Троице в Её небесном, премирном бытии и в Её ипостасном единстве, единице в троице и троице в единице.
Воплощается Божество Второй ипостаси, но от этого не происходит выделения или отдаления его от всего единства Божественной Софии. Здесь тайна Боговоплощения и его антиномия: тожество Софии троичной и Сыновней. Одна и та же Божественная София принадлежит Святой Троице в «небесах», и она же есть Божество Сына в Богочеловеке на «земле».
Антиномия раскрывается и далее. В «небесах» «Божественная София» есть сущая слава Божия, которою осиявается Святая Троица, как и сущая Её Премудрость. Она есть полнота Божественной жизни, которая одинаково присуща как Божественному Триединству во Святой Троице, так и каждой из ипостасей, в частности ипостаси Логоса, Сына Божия. Она есть в этом смысле «Бог истинный от Бога истинна». В небесах эта полнота не терпит умаления славы, уничижения Божества. И однако – антиномически – она уничижается в кенозисе Сына Божия, «сшедшего с небес», в себеумалении Христовом. Христово естество, в соединении двух природ, в сошествии с небес и вочеловечении, терпит само-умаление Божества, каковым именно и является это соединение.
Человеческое естество не достигает окончательного обожения уже в самом начале Боговоплощения, поскольку оно есть только начало, а не конец пути, ещё не достигнутая цель, которою является полнота прославления: прославих и паки прославлю (Ин. 12:38), прославь Сына Твоего (Ин. 17:1), прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира (Ин. 17:5).
Эта слава принимается Сыном от Отца в Воскресении и Вознесении, однако лишь после прохождения пути земного страдания. Этот кенозис Божественной Софии во Христе, самоумаление Божественной природы, составляет самоё основание Боговоплощения как соединения двух природ: не человеческая природа равняется по божеской, изначально до неё возвышаясь, но божеская умаляется до человеческой, хотя и оставаясь сама собою. Только при таком кенотическом самоумалении Божества возможно блюдение человеческой свободы в искупительном подвиге Христовом, который иначе становится делом Божия всемогущества, проявленного над человеческим естеством Христа. Иными словами, отпадает сама возможность жертвенного искупления.
Кенозис Божественной природы во Христе выражается не просто в восприятии человеческого естества с уравнением по нём, но естества Адамова, ослабленного первородным грехом. Поскольку это ослабление выражается в смертности человека, следует заключить, что и кенозис Божества должен выразиться в приятии именно смертного человеческого естества. Это выражает всю глубину человеческого кенозиса. Непостижимым для человека образом Божественная природа умалила себя до попущения смерти человеческого естества, с нею, хотя и неслиянно, но и нераздельно соединённого. Она не разлучается с ним даже в самой смерти, а постольку и в этом смысле соумирает с ним. Очевидно, об умирании здесь можно говорить только в совершенно особенном смысле, ином, нежели человеческий, т. е. именно как об известной пассивности, бездейственности, которая и допускает смерть человеческого естества по некоей незавершённости его обожения. Последнее наступает в полноте лишь в Воскресении и совершаемое силою Отчею чрез действие Святого Духа. Кенозис Христа выражается в приятии не только смерти, но и смертности. Последнее же включает в себя и приятие страдания, каковое осуществилось в Крестной Страсти (не говоря о способности испытывать голод, жажду, утомление, вообще немощь человеческого тела).
Всё это в совокупности свойственно способному к страданию человеческому естеству и было воспринято Господом в Его человечестве и вместе попущено было Его Божеским естеством, включено было в жизнь Богочеловека, как Сына Адамова. Отличие смерти Богочеловека от смерти сынов Адама заключается в неизбежности второй и насильственности первой. Однако даже эта насильственность своею возможностью уже предполагает восприятие Господом смертности человеческого естества, вместе со способностью воспринимать телесные страдания.
Телесность, как и вообще человечность Христова, хотя и отличается от человеческой, её превышая силою начинающегося обожения, однако изначала остается всё-таки ослабленной силою первородного греха, живущего в человеке. Человечность Христова есть тварная София, проницаемая Софией Божественной и этим соединением с нею уже пред-обожеемая. Однако эта тварность является ущерблённой в сравнении с первозданностью, которая была свободна от смертности, хотя ей и не-недоступна, как это показала сама возможность первородного греха. Тварная София, как человеческое естество Христово, допускала дальнейшее ософиение, или обожение, которое и совершалось в Воскресении Христа и Его прославлении. Последнее и есть полнота обожения, ософиение тварной Софии во Христе, её полное проницание Божественной Софией, совершившееся Богочеловечество. Над этим Богочеловечеством во славе его уже не властны смерть и страдание, но само оно уже властно над ними в применении ко всему человечеству, ибо несёт в себе силу всеобщего воскресения. То есть самая возможность воскресения, как совершившегося Богочеловечества, предполагает Софийность Христова естества, в соединении двух природ Софии, Божественной и тварной. В этом и состоит строй мироздания, как соединение вечности и времени, полноты и становления.
Но здесь мы должны сосредоточить внимание на другой стороне Боговоплощения, уже не только софиологической, но тринитарной, именно на Боговоплощение в жизни Второй ипостаси, а с нею и всей Святой Троицы. Боговоплощение в
