Где Бог когда я страдаю? - Филипп Янси
У тела нет особых клеток, настроенных лишь на приятные ощущения. Датчики на кончиках пальцев доносят до мозга информацию о том, что вода слишком горячая, о том, что наждачная бумага царапает кожу. Они предупреждают о легком ударе током. И они же помогают ощутить нежность шелка или бархата. А сенсоры, которые вызывают ощущения сексуального удовольствия, — они же предупреждают и об опасности. Исследование эрогенных зон показало: кожа в этих местах изобилует клетками, реагирующими на прикосновение и давление (оттого–то эти зоны так болезненны). Но никаких специальных клеток, отвечающих за удовольствие, обнаружено не было. Природу не обвинишь в расточительности.
Существуют болевые ощущения, которые доставляют скорее удовольствие, чем дискомфорт. Что чувствуешь, если надавить ногтем на то место, которое невыносимо чешется от укуса комара? А какое наслаждение размять мышцы, смертельно ноющие после тяжелой работы? После дня катания на горных лыжах я всегда мечтаю о джакузи с обжигающе горячей водой. Я подхожу к ванне, выжидаю несколько мгновений и наконец, набравшись духа, опускаю в нее ногу. Ой! Ну и боль! Я стремительно отдергиваю ногу, потом пробую еще раз. Теперь я могу погрузить ноги по щиколотку — боль становится намного меньше. Так постепенно я полностью погружаюсь в воду. Минуту назад вода казалась мне невыносимо горячей, а сейчас я испытываю блаженство. Натруженным мышцам теперь намного лучше, чем в течение дня. (Мази, снимающие мышечные боли, действуют по тому же принципу: они слегка раздражают кожу, что приводит к ощущению жжения. Кровь по тревоге устремляется к больному месту, снимая напряжение в мышцах.)
Столь тесная связь между болью и наслаждением проявляется не только на клеточном, но и на душевном уровне. Как часто самые упоительные минуты наступают лишь после сильного напряжения.
Однажды я отправился в трудный поход по лесам штата Висконсин, проходивший в рамках программы «Любители странствий». Подобные программы очень хороши для людей, которые ощущают себя оторванными от природы, или для тех, кому не хватает острых ощущений. Подъем в четыре утра, штурм скальных выступов безо всяких перчаток, десять дней скитаний по лесам, вторжение в царство кусачих черных мух и мошки — вот какие прелести ожидают избалованных горожан. Никогда еще я не чувствовал себя таким измученным, как в том походе. По вечерам я из последних сил заползал в спальник, еще не успевший просохнуть от вчерашней росы. Но и поспать толком не удавалось из–за рассвирепевшей мошки — она проникала через ячейки москитной сетки и кусала больнее пчел.
И все же, вспоминая об этом походе, я думаю о том, как сильно он подействовал на мои чувства. Они буквально ожили. Во время похода я дышал совершенно иначе, чем дома, в Чикаго — я словно пробовал воздух на вкус. Мои глаза и уши как будто открылись — я видел и слышал то, чего раньше не заметил бы.
Как–то после долгого перехода по жаркой и пыльной тропе, с тридцатикилограммовыми рюкзаками за плечами, мы сделали короткий привал. И обнаружили небольшую полянку с дикой земляникой. Ни один приличный магазин не стал бы продавать такие сморщенные и пыльные ягоды. Но нам было все равно — это была пища и хоть какая–то влага. Я набрал целую пригоршню и закинул в рот. М–м–м, какое блаженство — у меня во рту разлился сладкий, ароматный земляничный сок! Никогда не ел ничего вкуснее этих крохотных ягод! Я набрал земляники, чтобы попозже повторить блаженство.
Сначала я было решил, что мы открыли новый, невероятно вкусный вид земляники. Я даже подумал, что наше открытие способно перевернуть всю «ягодную индустрию». Но когда восторги улеглись, я понял, что дело не во вкусе ягод, а в моем физическом состоянии. Мое тело хорошо и слаженно трудилось, мои чувства ожили, и в результате мне полнее открылось наслаждение вкусом. Ягоды не показались бы мне столь восхитительными, если бы не трудности пути и не жара, если бы в желудке не засосало от голода. Тяготы обострили мои чувства.
Спортсменам хорошо знакома эта удивительная связь между напряженным усилием и восторгом. Вот, например, тяжелоатлет, выступающий на Олимпиаде. Он не спеша подходит к тяжелой штанге. Делает несколько глубоких вдохов, разминает мышцы — на лице полная сосредоточенность. Примеряется. Затем спортсмен, присев на корточки и набрав в легкие побольше воздуха, напрягается и делает рывок. Какое страдание запечатлено на его лице! В эти доли секунды на нем мучительно отражается каждое усилие, необходимое, чтобы взять вес на грудь, а затем толкнуть его над головой.
Каждая мышца как бы вопиет: «Хватит!»
Но вот вес взят. Атлет с грохотом бросает штангу и подпрыгивает, взметнув руки над головой. Секунду назад он был воплощением смертных мук, а сейчас — упоения и восторга! Одно невозможно без другого. Если спросить штангиста, было ли ему больно, он, скорее всего, придет в недоумение — о чем это вы? Он уже позабыл о безумном напряжении: радость полностью поглотила страдания.
Писатель Лин Ятанг так разъясняет суть древней китайской философии: «Идти по пыльной дороге в жару, изнемогая от жажды, и вдруг кожей ощутить первые крупные капли дождя — разве это не счастье? Почувствовать, как ужасно чешется интимная часть тела, и уединиться, чтобы ее почесать — разве это не наслаждение!» В длинном перечне Ятанга почти каждое удовольствие сопряжено с болью.
Блаженный Августин в своей «Исповеди» тоже задается вопросом, почему душа больше радуется тому, что обрела, или тому, что ей вернули, а вовсе не тому, что всегда ей принадлежало? Августин говорит о полководце–победителе, чья радость тем больше, чем тяжелее была битва. О моряке, для которого штиль — наивысшее блаженство, но лишь после жестокого шторма. Он пишет о больном, который, выздоровев, испытывает величайшую радость от простой прогулки — такую, какой не ведал до болезни.
Августин приходит к выводу, что большой радости всегда предшествует большое страдание. Как и другие отцы Церкви, он прекрасно понимал: определенные ограничения, например, во время поста, возвышают чувства. Духовный труд успешнее всего свершается в пустыне.
Я надеюсь, что, состарившись, не буду коротать свои дни в безупречно чистой больничной палате, надежно защищенный ото всех опасностей окружающего мира. Такой покой меня не привлекает. Я вижу себя на теннисном
