Что удивительного в благодати? - Филипп Янси
Миновал год, обнаружились первые признаки болезни. Босс не пощадил девочку. «Только этого нам не хватало!» — прорычал он. В тот же день девочка оказалась на улице без гроша в кармане. Она успевала обслужить за день пару клиентов, но платили ей мало. Все деньги уходили на наркотики. Наступила зима, девочка спала на металлической решетке у входа в крупный универмаг. Вернее, не спала — девочка–подросток, одна ночью на улице Детройта не смеет сомкнуть глаз. Веки набрякли, вокруг них появились темные круги. Кашель становился все сильнее.
Однажды ночью она лежала на улице, прислушиваясь к чужим шагам. Вдруг вся ее жизнь представилась ей в ином свете. Она уже не считала себя взрослой и опытной женщиной. Она вновь стала девочкой, заблудившейся в чужом, негостеприимном городе. Девочка тихонько зашмыгала носом. В кармане пусто, в желудке — тем более. Ей нужно уколоться. Свернувшись клубком, обхватив колени руками, девочка дрожала под толстым слоем газет, которыми пыталась укрыться. Воспоминания целиком заполняли сознание: май в Траверс–сити, когда одновременно расцветают тысячи, миллионы вишневых деревьев, и золотой ретривер неугомонно носится под ними, гоняясь за теннисным мячиком.
«Боже, зачем я уехала от них! — горестно воскликнула девочка, и сердце ее сжалось от горя. — Моего пса и то кормят дома лучше, чем меня здесь!» Она снова всхлипнула и вдруг поняла: больше всего на свете она мечтает вернуться домой.
Она трижды набирала знакомый номер, трижды слушала запись на автоответчике. Первый и второй раз девочка клала трубку, не выговорив ни слова. Однако на третий раз она решилась: «Папа, мама, это я. Я подумала, может, мне приехать домой? Сяду на автобус и буду в городе завтра около полуночи. Если вы меня не встретите — что ж, поеду до канадской границы».
Автобус от Детройта до Траверс–сити тащился со всеми остановками семь часов. За это время девочка успела понять, насколько глупа ее затея. А что, если родители отлучились из города и не слышали ее сообщение? Нужно было дать им хотя бы еще день, а еще лучше — поговорить с ними лично. Даже если они дома, то, наверное, давно похоронили ее. А она не оставила им времени, чтобы справиться с потрясением.
Она терзалась сомнениями и репетировала речь, с которой собиралась обратиться к отцу. «Папа, прости меня. Я знаю, что поступила плохо. Ты ни в чем не виноват, это все я. Папочка, сможешь ли ты меня простить?!» Она повторяла эти слова вновь и вновь и чувствовала, как судорожно сжимается горло. Девочка давно разучилась извиняться.
Вечером автобус ехал с включенными фарами. Крошечные снежинки падали на асфальт, истертый тысячами шин, от дороги поднимался пар. Она и забыла, как темно тут по ночам! Олень перебежал дорогу, автобус успел притормозить. То и дело попадались рекламные щиты. И еще — столбы, отмечающие расстояние до Траверс–сити. Боже мой!
Наконец, автобус подъехал к остановке. Заскрипели тормоза, водитель объявил в похрипывающий микрофон: «Пятнадцать минут, друзья! У вас в запасе ровно четверть часа!» Четверть часа, за которые решится ее жизнь. Девочка посмотрелась напоследок в зеркальце, пригладила волосы, стерла с губ помаду. Посмотрела на пальцы в желтых табачных пятнах, соображая, обратят ли на это внимание родители — если они вообще придут.
Она вышла в здание автовокзала, не зная, что ее ждет. Множество сцен заранее представлялось ее воображению, но только не эта. Здесь, в этом бетонно–пластиковом окружении, собралось человек сорок: братья и сестры, тетушки, дядюшки, кузены с кузинами, бабушка и даже прабабушка. Все надели клоунские колпаки, как на праздник, все дудят в свистелки и сопелки, а на стене вокзала красуется плакат: «Добро пожаловать домой!»
От толпы встречающих отделяется отец. Девочка видит его сквозь слезы, повисшие на ресницах, словно капли ртути, и начинает затверженную речь:
— Папа, прости, я знаю, что я… Отец перебивает на полуслове:
— Ш–ш, детка! Не будем зря тратить время. Не стоит извиняться, а то еще на праздник опоздаем. Дома нас ждет пир.
* * *
Мы боимся, что за все хорошее в той или иной форме придется расплачиваться. Однако в притчах Иисуса невероятная милость не требует от нас никаких условий. Мы не способны оказаться непригодны для благодати Божьей. Суть каждой Его притчи — в «хэппи энде», в концовке, слишком прекрасной, чтобы быть правдой — такой прекрасной, что она не может не быть правдой.
Насколько же эти истории отличаются от моих детских представлений о Боге. Мне казалось, что если Он и прощает, то словно нехотя, хорошенько помучив кающегося. Я воображал себе Бога далеким громовержцем, которому страх и почтение угоднее любви. А Иисус рассказывает о том, как отец, не боясь унижения, на глазах у всех выбегает навстречу шалопаю–сыну. Вместо суровой проповеди — «Надеюсь, ты запомнишь этот урок!» — отец произносит слова радости: «Ибо этот мой сын был мертв, и ожил, пропадал и нашелся». Завершается рассказ на ликующей ноте: «И начали веселиться» (Луки 15:24).
Не сдержанность и суровость Бога препятствуют прощению («И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился» — Луки 15:20), а наша замкнутость. Бог всегда простирает к нам руки — только мы чаще всего отворачиваемся.
Я долго размышлял над Иисусовыми притчами о благодати, пока их смысл не просочился мне в душу. И все же до сих пор каждый раз, когда я задумываюсь о благодати, я понимаю, сколь густая завеса безблагодатности заслоняет от меня лик Божий. Когда я думаю о Нем, мне отнюдь не представляется та рачительная хозяйка, что прыгала от радости, отыскав закатившуюся в щель монету — а Иисус рисует нам именно такой образ!
Притча о блудном сыне — одна из трех притч с единой моралью. В каждом из трех рассказов — о заблудшей овце, о потерянной монете и о блудном сыне — Иисус описывает горечь потери и радость обретения, завершая повествование сценой всеобщего ликования. Фактически, Иисус говорит нам: «Хотите знать, что чувствует Бог? Когда одно из странных двуногих созданий удостаивает Меня своим вниманием, Я словно возвращаю себе нечто драгоценное, что считал уже давно утраченным». В каждом кающемся грешнике Бог обретает сокровище.
Как ни странно, обретению утраченного человек радуется больше, чем обычному приобретению. Если я потеряю паркеровскую ручку, а потом снова найду ее, то обрадуюсь больше, чем в тот день, когда ее покупал.
Однажды (это случилось еще до компьютерной эры) я куда–то задевал четыре главы новой книги. Единственный экземпляр
