Суфии - Идрис Шах
Истина и ложь, добро и зло, легкость и трудность от начала и до конца,
Знание и изучение, аскетизм, благочестие и вера – это я.
Огнедышащее преддверие ада, и сам адский огонь,
и рай, и Эдем, и гурии – будь уверен, все это я.
Земля и небо, и все, что есть на них, ангелы, пери, джинны и все человечество – это я.
Руми выбрался из клетки обычного сознания и увидел все в истинном свете, понял подобие и единство внешне различных вещей, осознал предназначение человека, и в особенности суфия. Все это стоит гораздо выше того, что обычно называют мистицизмом.
Перед лицом многочисленных и победоносных мусульманских фанатиков было далеко не безопасно утверждать, как это делали суфии, что реализация человеческих возможностей связана прежде всего с внутренним миром человека и не имеет ничего общего с выполнением каких-то одних действий и воздержанием от каких-то других. Вместе с тем суфии считали, что для того, чтобы мистицизм стал силой, способной пропитать все человечество, его необходимо вытащить из той секретной ниши, где он находится.
Суфии традиционно считали себя наследниками одного единственного учения, принимавшего в зависимости от обстоятельств множество различных форм. Это учение можно было сделать инструментом развития человека. Один из суфиев писал: «Наши души были опьянены вином бессмертия еще до того, как в мире появились сады, виноградные лозы и виноград».
Основу для широкого распространения суфийской мысли и деятельности заложили мастера классического периода, длившегося около восьми веков после возникновения ислама (примерно с 700 до 1500 г. н. э.). Суфизм был основан на любви, его движущей силой была динамика любви, и он находил выражение в обычной жизни человека, в поэзии и работе.
Между суфизмом и исламом не могло быть никаких внутренних противоречий, т. к. суфии считали, что сущностное трансцендентное учение достигло своего апогея в исламе. Таким образом, суфизм считался вполне совместимым с внутренней сутью ислама, так же как и с эквивалентными аспектами любой другой религии и иных подлинных традиций.
В своих «Рубайят» великий суфий Омар Хайям уделяет особое внимание внутреннему опыту, который не имеет никакого отношения к теологической версии того, что люди по ошибке считают истинной религией:
В обители и келье, монастыре и синагоге
Одни страшатся ада, другие мечтают о рае,
Но в сердцах тех, кто постиг божественные тайны,
Нет места таким фантазиям.
Фаза, в которую вступило то, что мы сегодня называем суфизмом, приняла форму, обусловленную различными условиями и окружением, но, что касается непрерывности первоначального учения, осталась идентичной. Косные церковники-формалисты могли отрицать этот факт, но они не играли особо важной роли, ибо «тот, кто видит всю картину в целом, может и понять ее, и послужить ей». Профессор Е. Дж. Броун поясняет:
«Даже подлинные суфии во многом отличались друг от друга, т. к. их система была сугубо индивидуальной и мало расположенной к пропаганде. Достигший реализации ариф (познавший или адепт) преодолевал многие ступени и проходил долгий курс обучения под руководством различных пиров и муршидов (духовных наставников), прежде чем обретал гнозис (ирфан). В свете этого высшего знания любая из существующих религий – не более чем слабый отголосок великой и лежащей в основе всего Истины, с которой ариф, пройдя путь до конца, вступал в контакт. Он не считал ни возможным, ни желательным передавать свое понимание этой Истины никому, за исключением тех немногих, кто, благодаря такой же подготовке, был способен к ее восприятию»[13].
Людям со стандартным мышлением подчас бывает трудно понять, насколько далеко простираются принципы сущностной суфийской деятельности. Поскольку суфизм был предназначен для того, чтобы существовать в условиях ислама, как и в любых других условиях, его можно легко изучать в контексте ислама. В качестве интересного факта следует упомянуть, что два правовых и теологических компендиума, явно нацеленные на то, чтобы доказать всем ортодоксальность суфизма, вышли из-под пера двух суфийских гигантов – Калабадхи из Бухары (ум. в 995) и Худжвири (ум. в 1063). Калабадхи написал «Тааруф», а Худжвири – «Кашф аль-Махджуб» – первый суфийский трактат на персидском языке. Оба автора относились к суфийской элите, но зачастую производили впечатление посторонних наблюдателей, а не посвященных. Такое же отстраненное отношение к суфийской теме ввело в заблуждение исследователей Омара Хайяма, слишком буквально трактующих его творчество. Как бы то ни было, произведения вышеупомянутых авторов полны скрытого смысла, который невозможно восстановить в переводе. В дальнейшем многие средневековые суфийские ордена шли тем же путем. Они продолжили их
