Дневник Благодати - Филипп Янси
Каждую субботу вечером я должен был отправляться в студенческий центр Университета Южной Каролины и смотреть телевизор. От меня, конечно же, ожидалось, что я буду там «свидетельствовать», и на следующей неделе я прилежно отчитывался обо всех людях, с которыми заговаривал о вопросах личной веры. Должно быть, мои приукрашенные истории выглядели правдоподобно, поскольку никогда не вызывали вопросов.
От меня также требовалось посещать еженедельное молитвенное собрание вместе с четырьмя другими студентами, задействованными в университетском служении. Эти собрания всегда проходили по одной и той же схеме: вначале молился Джо, потом — Крейг и Крис, затем — еще один Джо, и, наконец, все четверо вежливо умолкали секунд на десять. Я никогда не молился, и после короткой паузы мы открывали глаза и расходились по своим комнатам.
Однако одним февральским вечером ко всеобщему (и моему собственному) удивлению, я начал молиться. Я и сам не понимаю — почему. Я этого не планировал, но после того, как Джо, Крейг, Крис и Джо закончили молиться, я вдруг громко сказал: «Боже…». Я почувствовал, что атмосфера в комнате становится все более напряженной.
Насколько я помню, я сказал что-то вроде: «Боже, мы собрались здесь, и предполагается, что мы беспокоимся о тех десяти тысячах студентов Университета Южной Каролины, которые идут в ад. Ну, Ты же знаешь, что мне абсолютно все равно, идут они в ад или нет, если он вообще существует. Мне даже абсолютно все равно, окажусь ли я там сам».
Для того чтобы по достоинству оценить, как эти слова прозвучали для присутствующих в комнате, вам нужно было бы поучиться в библейском колледже. С таким же успехом я мог бы произнести заклинание или принести в жертву младенца. Однако никто не пошевелился и не попытался остановить меня, и я продолжал молиться.
(Продолжение см. 27 октября)
Из книги «Разочарование в Боге»
27 октября
Обмен ролями
(Продолжение от 26 октября)
Почему-то, молясь, я начал говорить о Притче о добром самарянине. От нас в библейском колледже ожидалось, что мы испытываем такую же обеспокоенность состоянием студентов университета, как тот самарянин — состоянием истекающего кровью иудея, лежащего в канаве. Но, как я сказал, ничего подобно я не чувствовал. Мне эти студенты были совершенно безразличны.
И тогда что-то произошло. На середине своей молитвы я увидел эту историю в новом свете. Перед моими глазами предстала сцена, о которой я говорил: самарянин древних времен в хитоне и тюрбане склонился над грязной, залитой кровью фигурой в канаве. Вдруг, на внутреннем экране моего мозга эти два образа изменились. Добрый самарянин приобрел лицо Иисуса, а иудей, эта достойная жалости жертва придорожных грабителей, — лицо кого-то другого… Я с содроганием узнал в этом лице себя.
Через мгновение я увидел, как Иисус протянул руку с влажной тряпкой, чтобы омыть мои раны и остановить кровотечение. Когда Он наклонился, я, израненная жертва ограбления, открыл глаза и скривил губы. Затем я увидел, словно в замедленном повторе, как я плюю прямо Иисусу в лицо. И я видел все это — я, не веривший в видения, библейские притчи, и даже в Иисуса. Я был потрясен. Резко прекратив молиться, я поднялся на ноги и вышел из комнаты.
Весь тот вечер я размышлял о случившемся. Это было не совсем видение. Скорее, я просто фантазировал, немного изменив нравственный акцент притчи. И все же, я не мог отделаться от этой картины. Что это значило? И стоило ли этому верить? Я не был уверен, но понимал, что моя самонадеянность разлетелась на куски. В этом колледже я всегда находил защиту в своем агностицизме. Но теперь — нет. Я словно по-новому взглянул на самого себя со стороны. Пожалуй, со всем своим самоуверенным, насмешливым скептицизмом я был самым нуждающимся из всех людей на земле.
В тот вечер я написал своей невесте короткое письмо, в котором осторожно сказал: «Я хочу выждать пару дней, прежде чем поговорить об этом, но, вполне возможно, у меня только что впервые в жизни было настоящее религиозное переживание».
Из книги «Разочарование в Боге»
28 октября
Измятое фото
В один из отпусков я навестил свою маму, которая живет от меня за тысячу с лишним километров. Мы сидели и вспоминали о событиях далекого прошлого, как это часто бывает в беседах матери и сына. И конечно же, с полки шкафа была спущена большая коробка со старыми фотографиями. Эта рассыпавшаяся по столу беспорядочная груда бумажных прямоугольников хранила в себе все вехи моего пути от рождения до юности: снимки в костюмах ковбоя и индейца, роль кролика в спектакле в первом классе, мои детские домашние любимцы, бесконечные репетиции за пианино, выпускной в начальной школе, потом — в старшей школе, и, наконец, — в колледже.
Среди этой груды я нашел фотографию какого-то малыша; на обороте было написано мое имя. В самом портрете не было ничего необычного. На вид я был как любой младенец: пухлощекий, наполовину лысый, с диковатым, рассеянным взглядом. Но фото почему-то было измято и потрепано, как будто оно побывало в зубах у одной из тех собак из моего детства. Я спросил у мамы, почему она сохранила такой покалеченный снимок, если у нее было столько других в нормальном состоянии.
Вы должны кое-что узнать о моей семье. Когда мне было десять месяцев отроду, мой отец заболел спинальным полиомиелитом поясничного отдела и через три месяца умер — сразу же после моего первого дня рождения. В свои 24 года он оказался полностью парализованным, и его мышцы настолько ослабли, что ему пришлось жить внутри большого стального цилиндра, выполнявшего функции легких. Моего отца навещали совсем немногие. В 1950 году вокруг полиомиелита была такая же истерия, как сегодня — вокруг СПИДа. Единственным верным посетителем была моя мама, которая садилась в определенном месте, чтобы отец мог видеть ее в зеркальце, прикрученном к стенке его железного «легкого».
Мама объяснила, что сохранила эту фотографию, как память, потому что во время болезни моего отца она была прикреплена к цилиндру, в котором он лежал. Отец попросил, чтобы мама принесла ему свою фотографию, а также — двух его сыновей, и маме пришлось зажимать эти снимки между какими-то металлическими деталями. Этим и объясняется столь плачевное состояние моей детской фотографии.
(Продолжение см. 29 октября)
Из книги «Разочарование в Боге»
29 октября
Кто-то
