Мудрое сердце. Путеводитель по универсальным учениям буддийской психологии - Джек Корнфилд
Многие американцы по-прежнему живут с травмой наших войн. Ллойд Бёртон, ветеран войны во Вьетнаме, а теперь и буддийский учитель, использовал внимательность и любящую доброту, чтобы обрести исцеление. Я уже рассказывал его историю в книге «Пусть с сердцем», однако она такая яркая и искренняя, что я хотел бы опубликовать её ещё раз. Вот как сам Ллойд описывает медитационный ретрит, на котором он обрёл искупление тех ужасов, свидетелем которых стал, будучи солдатом.
Я служил санитаром в морской пехоте в начале войны в горных провинциях на границе того, что в то время было Северным и Южным Вьетнамом. Мы несли большие потери, как и жители деревень, которым мы также оказывали медицинскую помощь, когда позволяли обстоятельства.
Через восемь лет после своего возвращения с войны я впервые посетил медитационный ретрит. Все те годы по крайней мере дважды в неделю я видел кошмары, обычные для многих ветеранов: мне снилось, что я снова на войне, сталкиваюсь с теми же опасностями и вижу то же неизмеримое страдание. Я внезапно просыпался в поту и с чувством испуга. На ретрите кошмары приходили ко мне не во сне — мой ум видел их на протяжении дня, во время сидячей медитации, медитации при ходьбе и приёмов пищи. Ужасные вспышки воспоминаний заслоняли собой мирный секвойный лес ретритного центра. Спящие ученики в общежитии становились частями тел, разбросанными по временному моргу в демилитаризованной зоне. Я постепенно начал замечать, что, вновь проходя через те события, будучи тридцатилетним духовным искателем, я впервые прочувствовал полное эмоциональное воздействие переживаний, к которым двадцатилетний медик был просто не готов.
Я начал понимать, что мой ум постепенно выпускал на поверхность воспоминания, которые были настолько ужасающими, настолько отрицавшими жизнь и настолько разрушительными духовно, что прежде я полностью перестал осознавать их наличие. В общем, я начинал проходить глубинный катарсис, глядя прямо в лицо тому, чего больше всего боялся и что поэтому сильнее всего подавлял.
На ретрите меня также одолевал более насущный страх того, что, освободив внутренних демонов войны, я не смогу их контролировать и они будут править моими днями и ночами. Однако в действительности мой опыт оказался совершенно противоположным. Видения убитых друзей и расчленённых детей постепенно сменились другими полузабытыми сценами того времени и места: зачаровывающей, невыразимой красотой джунглей, тысячей различных оттенков зелёного, ароматным бризом, доносящимся с пляжа — такого белого и ослепительного, что казалось, будто он покрыт алмазами.
Также на ретрите впервые возникло глубокое чувство сострадания к самому себе прошлому и настоящему: сострадание к молодому и полному идеализма будущему целителю и врачу, вынужденному свидетельствовать неописуемые ужасы того, на что способны люди, а также к измученному прошлым ветерану, который не в состоянии отпустить воспоминания, в существовании которых он даже не мог себе признаться.
После того первого ретрита сострадание осталось со мной. Благодаря практике и постоянному внутреннему расслаблению оно стало расти и иногда, когда я не стесняюсь позволить ему это, даже включает тех, кто находится рядом со мной. Хотя воспоминания так и остались со мной, ночные кошмары прекратились. Последний раз я заливался пóтом и кричал в тишине, находясь в полном бодрствовании, — много лет назад где-то в Северной Калифорнии.
Каждому из нас необходимо найти способ искупить прошлое и вернуться к своему благородству. Никто не испытывает эту потребность так сильно, как люди, совершившие тяжёлые преступления. В последние годы я работал с несколькими проектами медитации для тюрем, нацеленными на изменение нашей огромной и разрушительной тюремной системы. В 2003 году мы привезли Далай-ламу на встречу с несколькими бывшими заключёнными, получавшими помощь от проектов медитации для тюрем. Многие из них отсидели больше двадцати лет. Мы хотели, чтобы он поддержал растущее движение реабилитации заключённых, а также людей, чьи годы внутренней борьбы и отваги позволили им трансформировать свои жизни. Среди них была Анита — тридцатидевятилетняя женщина, чьи теплота и понимание сразу обращали на себя внимание. За два года до этого она была выпущена после четырнадцати лет лишения свободы за то, что была вынуждена стать пособницей в неумелом вооружённом ограблении. Анита говорила о том, какими чёрствыми и привязанными к своей территории становятся люди в унизительных тюремных условиях. Чтобы не лишиться рассудка, женщины в её тюрьме строгого режима создавали простой порядок и жёсткие границы в своих крошечных камерах. Время от времени этот порядок нарушался вторжением заключённых, осуждённых на короткий срок (меньше года), которым из-за переполненности тюрем приходилось подселяться к заключённым, отбывающим длительный срок. Таких женщин обычно отталкивали в сторону и игнорировали.
Когда в камере Аниты на четыре месяца поселилась Нони, Анита встретила её с опаской и закрылась. «Можешь поставить свои вещи сюда; этой частью камеры ты пользуешься, а вот сюда не заходишь». Анита много дней наблюдала, как её подруга по камере сидела в болезни и депрессии на своей кровати и почти ничего не ела. Затем её начало рвать, особенно по утрам. Наконец до Аниты дошло, что Нони была беременна. Анита задумалась об этой молодой женщине и её ребёнке. То, что молодая женщина была в депрессии и морила себя голодом, казалось неправильным. Она причиняла вред своему ребёнку. Вскоре Анита, к своему удивлению, начала утешать Нони и выслушивать всю историю её жизни. Постепенно она стала её доверенным лицом, её защитницей и её сторонницей; она делала жизнь Нони более комфортной и следила за тем, чтобы она ела. Вскоре о беременной девушке поползли слухи, и женщины с верхних и нижних этажей блока строгого режима начали помогать ей особой едой и предметами комфорта. Импульс сострадания к Нони и её ребёнку стал всеобщим и сплотил заключённых.
Через несколько месяцев после освобождения Нони до тюрьмы дошли новости, что она благополучно родила дочку, которую назвали Джулией. Анита вспомнила, как среди заключённых, чувствовавших себя тётями и бабушками Джулии, прокатилась потрясающая волна ликования. Новая жизнь пробилась сквозь горечь их заключения. Но больше всех изменилась сама Анита. Во время конференции она рассказала нашей группе, что новая жизнь в Нони открыла её прежде скованное доспехами сердце и стала началом её собственного пути
