Многая лета - Ирина Анатольевна Богданова
Школьный двор кипел ребятами и гудел от шума и криков. Папа Глеб подвёл Капитолину к высокой женщине с прилизанными волосами и круглыми очками в черепаховой оправе:
— Добрый день, Елизавета Давыдовна! Познакомьтесь — это ваша ученица Капитолина Шаргунова.
Капитолина надулась от обиды. Сколько раз просила не называть её Шаргуновой. Мама, хитренькая, теперь Сабурова. А разве можно, чтоб у родителей и детей были разные фамилии? Никак нельзя.
Учительница не обратила внимания ни на её недовольство, ни на новые туфельки, и Капитолина совсем скисла. Не прибавило настроения и то, что около учительницы стояли несколько мальчиков и ни одной девочки. Увидев Капитолину, толстый мальчик со щеками-яблоками приставил к носу растопыренную ладошку и пошевелил пальцами. За показанный нос Капитолина собралась отвесить ему леща[50], но не успела, потому что где-то в середине двора запели звуки горна и гулко ударили барабанные палочки.
— Быстро стройтесь в шеренгу, — сказала Елизавета Давыдовна и стала расставлять детей в ряд, откуда-то из-за спины выхватывая то девочку, то мальчика. Оказалось, что девочки в классе есть и их примерно поровну с мальчиками. Капитолину поставили плечом к плечу с крепкой девочкой выше её на целую голову. Девочка то и дело с хрустом кусала яблоко, пока учительница не сделала ей строгие глаза.
— Товарищи ученики, — закричал со ступенек седой дядька в чёрном пиджаке с красным бантом в петлице, — сегодня вы переступили порог народной школы, чтобы получить знания, достойные будущего строителя коммунизма. Ура, товарищи!
— Ура, — сначала нестройно, а потом всё громче и громче закричали школьники. Капитолина не знала, нужно ли ей кричать, и промолчала.
— Совсем скоро, вооружённые умениями, вы станете продолжателями дела ваших отцов, сломивших хребёт царской власти!
— Ура! — истошно выкрикнул мальчик из середины ряда.
Седой дядька откашлялся:
— А теперь, товарищи ученики, попрошу вас разойтись по классам.
— Ура! — опять донеслось из середины ряда.
— Хватит драть глотку, Буров. Покричал — и хватит, — сердито оборвал седой дядька и махнул барабанщику: — Давай!
Высоко подняв руки, тот обрушил палочки на кожу барабана. Громко и хрипло запели горны. Откуда-то из-за угла школы несколько ребят пронесли через двор красное знамя. Вслед за ними двое старших мальчиков выкатили тележку, на которой стоял ещё один мальчик, опутанный по плечам и рукам бумажными цепями. Когда тележка оказалась посреди площадки, мальчик резким движением разорвал цепи и выкрикнул:
— Долой оковы капитализма!
— Ура! — взвыл неугомонный Буров.
— Ура! — подхватили школьники.
Одно звено от цепи отлетело под ноги Капитолине. Она наступила на него новенькой туфелькой, и бумага приятно расплющилась под подошвой.
Когда затихли барабан и горн, Елизавета Давыдовна осмотрела строй первоклассников и скомандовала:
— Дети, стройтесь парами, идите за мной.
«Ни за что не пойду с мальчишкой», — подумала Капитолина и протянула ладонь первой попавшейся девочке с растрёпанной косицей.
Та крепко сжала её пальцы горячей рукой, словно они дружили всю жизнь:
— Давай сядем вместе!
— Давай, — согласилась Капитолина, — будем подругами не-разлей-вода.
* * *
Седьмое ноября — в годовщину Октябрьской революции и день рождения Насти и Капитолины был выходной, и Фаина с утра пораньше затеяла стирку, благо соседи ушли на демонстрацию и в доме воцарились тишь да гладь. Даже коты — соседский Рыжик и свой Фугас — не донимали — лениво валялись на подоконниках и следили за мухами на потолке. На плите булькала выварка с простынями, а в щёлоке замачивались рубашки Глеба. Вечером в честь дня рождения для Капитолины будет испечён пирог с яблоками и торжественно выставлена на стол тарелка с настоящими сотовым мёдом золотисто-грушевого оттенка.
За стиркой постоянно вспоминался день семилетней давности, когда она сидела на ступеньках чужого дома, поддерживала руками огромный живот и собиралась умирать.
Фаина натёрла на тёрке кусок хозяйственного мыла и взглянула в окно. Глеб ушёл на работу, Капитолина убежала играть к подруге, но ей было строго-настрого указано вернуться к обеду. Пора бы уже, щи поспели — Капитолина любит их есть со сметанкой и свежим хлебом, на котором лежит кусочек сала.
Погрузив руки в корыто, Фаина шлёпнула бельё на ребристую доску, и вода под руками довольно булькнула и запузырилась. Не удержавшись, Фаина проткнула пальцем самый большой мыльный пузырь — хорошо, радостно стирать для дочки и для любимого. Какое счастье, когда есть, для кого стирать, варить щи или штопать носки, а утром рано-раненько выскользнуть на кухню и замесить тесто, чтобы к завтраку поставить на стол стопку золотистых блинов с кружевными краями.
— Мама, мы пришли! — плеснулся из прихожей весёлый детский голос.
— Кто мы? — спросила Фаина, уже заметив, что дочка пришла с подружкой.
— Я и Настя, — живо отозвалась Капитолина, — помнишь, я тебе говорила, что мы с ней не-разлей-вода?
— Да, да, конечно, помню.
Девочки стояли рядом, крепко взявшись за руки, и походили друг на друга, как два яблока с одной ветки, только Капитолина была в красивом чистом платье, а Настя в жалкой потрёпанной одежонке и рваной обуви с кое-как заплетёнными косичками.
Бросив стирку, Фаина сделала несколько шагов навстречу, но вдруг почувствовала, что не может ни вздохнуть, ни выдохнуть, словно её погрузили в реку и крепко удерживают на дне, не позволяя выплыть на поверхность.
Настя не поняла, почему мама Капы внезапно опустилась перед ней на колени и мокрыми руками погладила её по плечам:
— Настенька, девочка, так вот ты какая выросла!
— Мне уже семь лет. Я в школу хожу, — смущённым шёпотом ответила Настя, хотя понимала, что тётя Фаина прекрасно знает и про школу, и про то, сколько ей лет. Но мама учила, что если взрослые спрашивают, то молчать невежливо.
Фаина старалась не испугать детей своим волнением: глубоко дышала, пыталась улыбнуться, сказать что-то малозначащее и доброе, но ничего не получалось, потому что сердце норовило вылететь из груди от каждого Настиного вздоха, от каждого жеста. С горячей нежностью она ловила взмах тёмных ресниц и движение бровей, отчётливо видела каждый ноготь на тонком пальчике, а когда истрёпанный рукав кофты случайно обнажил острый локоток, то едва не потеряла сознание, заметив белую ниточку шрама от пореза о стеклянный осколок разбитой лампы. Когда лампа разбилась, Капитолинин отец, Василий Пантелеевич, взял вину
