Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова
— Подумаешь, причём здесь культура? — в два жевка расправившись с едой, возразил Василий. — Я тоже в очередях не толкаюсь.
— Ты погоди, слушай дальше. На следующий день я снова перевозил эвакуированных, и снова старуха стояла в конце очереди.
Сказать по правде, я даже обрадовался. Как-то неприятно было, что вчера человека оттеснили, а я не вмешался. В общем, взял я эту бабушку в кабину, хотя она и отнекивалась, а по дороге спросил, почему она уступает другим своё законное место.
— И что сказала старуха? — Васька сонно сморгнул, и его лицо стало детским и глупым.
— Сказала, что другим это место нужнее. Понимаешь, она была готова умереть ради людей. Так вот, эта бабушка была неграмотной и в жизни не прочитала ни одной книжки, в отличие от немца, чьи галеты мы с тобой схрумкали. Так что не без книг люди дичают и превращаются в зверьё, — он задумчиво покачал головой, — а без души. Чуешь — без души! А культура, конечно, хорошо. Тут я не спорю.
Сергей не стал рассказывать, как по приезде в Кобону старуха низко поклонилась ему в пояс и трижды перекрестила:
«Дай Бог тебе, сынок, остаться в живых».
Васька уже спал, и Сергей ногой отгрёб в сторону вываленное из ранца имущество. Индивидуальный пакет для перевязки мог пригодиться. Сергей нагнулся, чтобы его поднять, попутно подцепив что-то круглое и твёрдое. В руках оказались часы в чёрном корпусе с тонким серебряным ободком. Посреди циферблата с выпуклыми цифрами было крошечное окошечко для даты, взглянув на которое Сергей понял, что у него сегодня день рождения.
Он сунул в карман индивидуальный пакет в вощёной бумаге, скрипуче отозвавшейся на прикосновение. Вот и отпраздновал.
От разливающейся жары горло продирало сухостью. Чтобы напиться, Сергей плеснул в рот остатки воды из фляжки, которой хватило только чтобы смочить губы. Небо над головой стояло высокое, ясное и такое далёкое, что захотелось сложить над головой руки лодочкой и с головой нырнуть в синюю гладь.
«Нет, когда придёт час, там, наверху, не спросят, сколько ты прочитал книг и можешь ли отличить Моцарта от Брамса, — рассеянно подумал он, блуждая взглядом по облакам. — В том мире это не имеет значения. Спросят, есть ли на земле кто-то, кому ты помог, защитил, накормил? И будет счастье, если ты хоть один раз честно и прямо сможешь ответить: “Да”».
Сергей знал, что до завтрашнего вечера доживут не все, потому что остатки Второй ударной армии собирали силы для последнего прорыва из окружения.
* * *
С 22 мая 1942 г. немецкие войска усиливают нажим на войска 2-й ударной армии и развёртывают части в районе коридора, где жестокие бои не утихали весь май 1942 г. 30 мая 1942 г. при поддержке штурмовой авиации немецкие войска переходят в наступление и 31 мая 1942 г. наглухо закрывают коридор, расширив заслон до 1,5 километров[43].
В котле оказались 40 157 человек в строю (по состоянию на 1 июня 1942 г.). При этом по состоянию на 25 июня 1942 г. в госпитале армии насчитывалось ещё около 12 000 раненых. Какая-то часть из них получила ранения в июне 1942 г. и учтена в цифре 40 157 человек на 1 июня, какая-то часть была ранена до 1 июня и не учтена в данной цифре. Снабжение армии, и так совершенно недостаточное, прекратилось совсем.
После закрытия коридора отвод войск армии к нему не прекратился, а продолжался. С боями, под нажимом противника, авиационными налётами, к Мясному Бору стекались остатки армии из котла, который соответственно уменьшался в размерах. На 20 июня 1942 г. в окружении оставались в строю 23 401 человек — к этому времени все остатки армии сконцентрировались близ Мясного Бора[44].
* * *
Сугробы громоздились до бортов кузова. Полуторка вязла и буксовала в снежной каше. Несмотря на зиму, в распахнутую дверцу машины почему-то врывалась жара, а не холод. Наклонившись, Сергей попробовал зачерпнуть горсть снега, чтобы утолить жажду, но вместо снега пальцы натыкались на слой песка.
— Серёга, слышь, Серёга!
Его теребили за рукав. Не открывая глаз, он вырвал руку, но зудёж над ухом не прекращался.
— Серёга, подъем. Комбат зовёт.
Глаза открылись сами, сонно моргая от бьющего закатного солнца. Переход от сна к яви был разительным, потому что вместо снежной прохлады вокруг стояла жара, пропитанная вонью от тысяч разлагающихся трупов. В ярком свете истекающий снизу воздух казался липким и масляным.
Сергей сел, переведя взгляд на лицо Васьки, заросшее чёрной щетиной по самые уши.
Тот нетерпеливо дёрнул головой:
— Пошли на построение, все уже собрались.
Пригибая головы, они перебежали в соседнюю траншею, где вокруг комбата — старшего лейтенанта Орехова — сгрудились несколько человек — остатки батальона численностью в четыреста штыков.
Приказ комбата отличался лаконичностью, клином врезаясь в сознание. Осмотрев личный состав, Орехов хмуро одёрнул гимнастёрку с обширной дырой на плече, сквозь которую проглядывала несвежая повязка.
— Значит так, товарищи бойцы. Получен приказ командования выходить из окружения. Всем максимально запастись продовольствием и боеприпасами и в два часа тридцать минут ночи десантироваться на лаптях. — Чтобы подкрепить силу слов, комбат ткнул пальцем в направлении двух танков, заботливо прикрытых срубленными берёзками. Видимо, резкое движение далось ему с болью, потому что угол рта комбата на секунду пошёл вниз, но голос был по-прежнему твёрд. — Запомните, к отражению танковой атаки фрицы не готовы, поэтому приказываю действовать слаженно и напористо. Задача ясна?
Командир взвода, младший лейтенант Кугелевич, бодро ответил за всех:
— Так точно, товарищ командир! Есть подготовиться к прорыву!
«Значит, через несколько часов будет бой, — подумал Сергей, — последний и решающий».
Им вдруг овладела странная лёгкость, какая бывает, когда тяжело забуксовавшая машина вдруг дёргается и идёт вперёд. Он вспомнил свой сон. Снежку бы сейчас холодненького.
— Жарко — нам плохо, и холодно — нам плохо, — сказал он вслух, чтобы не молчать рядом с тяжело вздыхавшим Василием.
Тот остановился и взял его за плечо:
— Серёж, я хочу попросить тебя об одном деле. — От жажды его голос звучал невнятно, с хрипотцой, переливаясь низкими нотками.
Сергей остановился, рукавом размазывая пот по щеке:
— Попроси, коли не шутишь.
— Какие шутки! В общем, если ты мне друг, — Василий перевёл дыхание, — ты меня застрелишь, когда ранят.
Его глаза смотрели с отчаянной решимостью, и было видно, что над этой просьбой он долго и мучительно думал.
— Дурак, — сказал Сергей, хотя подумал, что Васька прав, потому что лучше быть
