Дневник - Преподобный (Беляев) Никон (Николай) Оптинский

— Отгоняйте страх псаломским словом, как учили старцы: «От страха вражия изми душу мою» (Пс. 63, 2). Спите шесть часов, три из них должно быть непрерывного сна, так нужно для монаха (то есть три часа непрерывного сна), а если проспите и семь часов, ничего, не смущайтесь, а то враг будет говорить: «А! Что, проспал, проспал?!»

Когда послушник уезжает из монастыря в солдаты, враг всячески старается закрутить, столкнуть его в пропасть, первым делом подсунуть девчонку.

Книги читайте, но не входите в тонкости, не вдавайтесь в анализ, а молитесь Богу, да просветит ваш ум. Мне так сказал батюшка о. Анатолий. На мой вопрос: «Почему так?» — Отвечал: «Запутаешься!» Вот так и я говорю вам.

Когда я оделся в подрясник и пришел к батюшке о. Анатолию, он мне сказал: «Ну, брат Павел!» — и какой музыкой раздались эти слова в моих ушах! Я, вышедший из вонючего болота — мира, весь в грязи, в тине, и я — «брат»! Меня называет этот великий старец своим братом! Вот и я называю вас «брат Николай», а Николай Митрофанович остался там, за воротами.

Когда мне дали келию и я в ней поселился, у меня была самая простая обстановка. Кровать из трех тесинок, покрытых войлоком, свернутым вдвое, табуретка, простой некрашеный стол, простые разножки с холстом, немного белья, иконы… И мне было гораздо лучше, чем теперь. У монаха вся радость состоит в смирении, смирении и смирении… и простоте…

Вчерашнего дня уже началась Крестопоклонная неделя. А я и не заметил поста. Он не заметен: то одно, то другое, и уж вечер; свободного времени очень мало, так как почти все время теперь, с начала поста, прохожу послушание помощника библиотекаря, а в библиотеке сейчас очень много дел. Вот как Господь подкрепляет меня, недостойного: совершенно не тягощусь постом, даже лучшей пищи не желаю, бывают помыслы о прежнем, да это так мимолетно, даже не беспокоят.

Вот иное дело вообще мирские воспоминания и картины — эти беспокоят, особенно за службой, хотя сама служба мне начинает более нравиться, и я не тягощусь ей (собственно церковной). Стараюсь слушать службу, хотя это далеко не всегда удается, — обыкновенно бываю очень рассеян за службой.

Прежде я ругал монахов, а теперь, когда сам живу в монастыре, то вижу, как трудно быть истинным монахом. И живу я как в миру, нисколько не изменился, все те же страсти, пороки, грехи, остался таким же развращенным, страстным человеком, только живу в келии, в Скиту, а не в миру. И не стал сразу ангелом, чего я требовал прежде от всякого монаха без разбора, молодой ли он или старый и сколько живет в монастыре, не желая ничего принимать в соображение. Теперь я начинаю понимать, что практическое знание собственно только и имеет смысл. Очень легко разглагольствовать, но очень трудно дело делать.

Батюшка сказал:

— Читайте теперь, читайте, пока еще есть время. Помяните мое слово, что придет время, когда уже некогда будет читать.

Я говорю, что и теперь времени нет для чтения.

— Ну хорошо, всю неделю работайте, а субботу и воскресенье на чтение употребляйте. Субботу хоть с послеобеденного времени на чтение, а после повечерия можно еще часок почитать.

Еще коснулись того, что нужно делать, если, например, мне явится ангел:

— Ни в каком случае не доверять, а перекреститься и счесть себя недостойным видеть ангела. И Господу будет угодно это смирение, хотя бы это был настоящий ангел, а не сатана в образе ангела.

Когда я пришел к батюшке на благословение, и он начал говорить, что ужасы теперь делаются в миру, повсюду страшное разложение… Антихрист открыто идет в мир.

— Я, пожалуй, уже не доживу, а вы, верую, доживете до страшных времен, но все-таки спасетесь. Хотя и доживете, спасетесь в тихом пристанище. Благо тем молодым людям, которые отошли от мира, а то он совершенно затянет. Про мир, что и говорить… Но этот дух плотоугодия вторгается и в святые обители. Поступают в монастырь для того, чтобы поскорее получить рясофор, мантию, священнический сан да должность какую-либо. Или хотят поближе к ящику стать, и, конечно, не смотрят на него, а знакомятся с содержанием, совершенно забывая, что это святотатство, что они крадут у Бога. Ради «куса» идут в монастырь, а не ради Иисуса. И при всем этом желают славы, чтобы их почитали святыми. Ищут славы, от которой прежде не знали куда убежать.

Потом, вечером, я опять сказал Батюшке, что последние два дня в особенности приходят мне в голову воспоминания, припоминается, что было за год, два. Вот за всенощной и обедней никак не мог слушать службу, неизвестно, где была мысль, — ничего не слышал, так что без всякого чувства ушел от службы. Очень неприятно.

— Этим вы не смущайтесь, а укоряйте себя за холодность.

— Да, вот еще, Батюшка. Вы дали мне книгу Игнатия (Брянчанинова){4} часа в четыре до вечерни, и я успел прочесть страниц десять. Во время чтения — одна мысль за другой, одну отгонишь молитвой — другая, эту отгонишь — третья. Очень трудно сосредоточиться. Не то, чтобы одна мысль все время, так сказать, клевала меня, а все разные. Даже такие мысли, что, может быть, у Игнатия (Брянчанинова) неправда написана, ибо я читал, что он и епископ Феофан говорят об этом различно.

— Это брань. Враг видит, какую книгу вы хотите читать, и старается воспрепятствовать сему. Еп. Игнатий имел с бесами дело лично, только он об этом не говорил, как, например, и Серафим Саровский не имел обыкновения рассказывать. Поэтому эта книга написана с опыта личного. Вообще, еп. Игнатий не говорил про себя, что было именно с ним, а выражался иногда так: «В общежитии борются с бесами, как с голубями, а в затворе, как с тиграми».

Веруйте, что на пользу будет вам то, что исполняете за послушание. По вере вашей и я говорю то, что для вас потребно. Вот приходят ко мне с верой, и я сам удивляюсь, откуда что берется: вспоминается прочитанное и слышанное и говорится на пользу по вере вопрошающих. А бывает, что приходят просто из любопытства, или когда вообще не имеют целью пользу душевную, и тогда я положительно ничего не могу сказать, говорю: «Молись!» — и больше ничего.

Я забыл, что, когда Батюшка говорил про ужасы в миру, он в то же время прибавил:

— И среди других находятся такие чистые души! Господи, Господи! Истинно: «И свет во тьме светит и тьма его не объят!»(см. Ин. 1, 5).

Время летит… Уже прошла половина Светлой седмицы, сегодня среда. Хорошо здесь. Нет сильного подъема чувств, как бывало в миру, а ровно и тихо на душе. Я за это время даже забыл как бы, что есть мир со своей мнимой радостью и наслаждениями, даже забыл о родных, хотя молюсь за них за всех каждый день. Я вполне удовлетворяюсь здешнею жизнью. Не говорю, что я удовлетворяюсь своей жизнью, своим поведением, нет, я говорю про келию, устой сей жизни.

В миру я даже более в свое время был доволен своею жизнью, не замечая и не чувствуя своих грехов и проступков против Бога и ближнего, а здесь я начинаю чувствовать некоторые свои грехи. Здесь совесть больше обличает, и я стараюсь очищать ее по мере возможности у старца искренним откровением помыслов и поступков. Говорю «искренним», потому что говорю Батюшке все от себя, никто меня к тому не принуждает, но есть все-таки у меня желание оправдаться, хотя я и в этом самом каялся Батюшке. И я познал, кажется, силу и необходимость откровения, ибо сам на себе чувствую то великое облегчение: то успокоение и умиротворение совести, которое бывает после откровения. Проступок, который все время помнишь и который тебя беспокоит, почти забываешь, когда скажешь о нем Батюшке. Поэтому я решил всегда быть откровенным с Батюшкой и всячески хранить свою совесть.

А что касается службы, то она более утешает, чем в миру, даже утреня, на которой прежде я стоял и только думал, как бы поскорее до келии добраться и в постель. Теперь нравится, в особенности теперешняя, пасхальная, и я не устаю и не дремлю по Божией милости. Вот я и думаю: вовсе не тот счастлив, кто имеет многое и многим наслаждается, а тот, кто большего не желает, чем то, что имеет, удовлетворяется тем, что у него есть.