Святитель Григорий Богослов. Сборник статей - Григорий Богослов , святитель (Назианзин)
Общими нашими занятиями были добродетель и забота жить вечными надеждами, потому что мы от этой земли уже отделялись, прежде чем могли ее оставить. Афины были для нравственности опасны, но мы устремлялись в них к своей цели тихо, как ручей через море, и выскочили из них, как животное из всепожирающего пожара… Настал день прощания, мгновение, когда друзья в последний раз говорят друг с другом, в последний раз идут вместе, обнимаются и плачут, потому что для душ, которые получили вместе образование в Афинах, ничего нет суровее и горестнее, как расстаться и Афины оставить»[870]. Речь заключается словами: «Прими это почтение от голоса, который тебе был дорог, от человека, который был с тобой одинакового возраста и сана. Если мои слова походят на то, чем ты был, то благодарю тебя; в надежде на твою помощь я и предпринял похвалу тебе. Если же я менее сказал, чем что следовало сказать, то мог ли я сказать иное при моем возрасте, болезненности, горести о потере тебя? Но да примет Господь и то, что мы могли сказать по нашим силам»[871].
Из нравственных речей нужно назвать: речи о любви к бедным, о наказании градом, три речи о мире, речь в память Маккавеев, речь на Святое Крещение. Речь о любви к бедным была говорена в больничном доме вблизи Кесарии, но не в том пространном виде, в каком мы ее имеем и в каком она более походит на рассуждение. Речь содержит много теплых, глубоко прочувствованных мест, но есть места и с риторической переполненностью, как, например, те места, где бедный и его нужды во всем противопоставляются богатому и его расточительности во всем. Превосходны изображения и сильной скорби прокаженного, его покинутости всеми, непостоянства земных благ, истинного и ложного богатства, жестокосердия богатых, потери присутствия духа при неожиданном несчастии, сожаления к бедному ради Христа. «Нечто прекрасное, – говорит Григорий в одном месте, – представляет собой спокойствие и одиночество, доказательством того служит Кармил Илии, пустыня Иоаннова, гора, на которую удалялся Иисус; есть нечто прекрасное в бедности: доказательство – Иоанн, одетый в одежду из волос верблюжьих; есть нечто прекрасное в смирении – и его есть множество примеров; есть нечто прекрасное в пренебрежении деньгами – свидетель Закхей; прекрасно саморассмотрение – оно ведет во святая святых; прекрасно дело – его принимает Христос; но прекраснее всего любовь, потому что она есть исполнение закона, любовь к бедным»[872]. Прекрасно и следующее изображение прокаженного: «Изумительное и печальное зрелище представляется глазам нашим, вероятное только для тех, кто видал его: человек в одно и то же время и жив и мертв, большая часть его членов изуродована так, что едва можно узнать, кто такой перед вами, откуда больной происходит. Пред вами печальные останки человека, он называет имя своего отца и матери, чтобы дать им понять, что пред ними их дитя; обезображенные, лишившись не только друзей, но даже своего собственного тела, – это единственные смертные, которые сами себя преследуют в одно и то же время и любовью, и ненавистью; они не знают, что они должны более оплакивать – отгнившие уже или остающиеся еще члены: первые еще до могилы разрушились, последние никто не хочет предать земле; все жестоки по отношению к ним и бесчеловечны; перенося дурной запах от животных без отвращения, мы не можем дышать одним с ними воздухом и бежим от них. Кто вернее отца, любвеобильнее матери, и, однако же, отец от него родившегося, за кого он возносил к Богу горячие молитвы, отталкивает от себя; и мать, вспоминающая о болезнях рождения, сетует о несчастье своего сына и говорит: „В горах и пропастях питайся, среди диких животных можешь ты жить, на утесах можешь спать, и из смертных только благочестивые и избранные тебя будут видеть“»[873].
О богатых, в противоположность бедным, говорит оратор так: «Бедные имеют нужду в необходимом, лежат в расслаблении от голода, с чувством, слишком притупившимся для того, чтобы свою бедность оплакивать, не имея возможности от истощения сил простереть руку за милостыней, лишившись употребления ног, которыми могли бы сходить к богатому, с дыханием, слишком слабым для того, чтобы высказать свои жалобы. А мы ложимся на великолепных ложах, уже гневаясь, если слышим чей-либо шорох; цветы в необычное время года распространяют около нас свое благоухание; душимся драгоценнейшими духами; рабы стоят, выстроившись в одну линию, подобно женщинам наряженные, одни из них как только возможно нежнее касаясь кубком наших губ, другие неся прохладительное; стол отягощен кушаньями: все царства природы, воздух, вода, земля доставляют на оный свои продукты; каждый соревнует, кто лучше всего угодит своему желудку, этому ненасытимому животному, которое с пищей, им уничтожаемой, само уничтожается. Подаются дорогие вина: одни из них мы хвалим за аромат и мягкость, подвергаем их другим исследованиям и считаем вредным, если к туземному не присоединяется, как бы тиран какой, иностранное»[874].
Речь о градобитии говорил св. Григорий вместо своего отца; он отвечал на вопрос, где причина таких бедствий. Григорий считает оные в порядке вещей, воспитательным средством со стороны Бога и доказательством Божественной любви к улучшению грешников. «Мы согрешили и, к сожалению, нечестиво относились ко всем Твоим заповедям, Господи! Мы недостойным образом унижали себя своей жизнью. Пресвитер и народ – все мы от Тебя отпали; Ты милосерд, но мы творили неправду; Ты – долготерпелив, мы же – достойны ударов. Конечно, было бы лучше, если бы мы не нуждались в таком очищении, но лучше грешнику обратиться, нежели по отпадении не быть прощенным»[875]. Оратор убедительно приглашает к покаянию и оканчивает, прося своего отца молитвой выпросить потерпевшим бедствие от градобития не только духовное питание, но и телесное.
И в Константинополе, как на остальном Востоке, православные распались на две партии: одни держались более Павлина, другие – Мелетия. Св. Григорий хотел быть посредником и сказал три речи о мире. «Дорогой мир, ты – сладостное слово, – говорит он, – за него теперь народ высказался и он от него принят. Дорогой мир, ты – моя ежедневная мысль, мое украшение, ты теснейшим образом связан с самим Божеским существом. Дорогой мир, всеми прославляемое, но немногими сохраняемое благо, как долго ты не приходишь к нам и когда-то ты возвратишься?»[876] Потом оратор показывает, как разрушительны раздоры и как противоположны они Евангелию: «Если бы нас кто-либо спросил, что собственно мы почитаем, то, несомненно, мы бы ответили: любовь, потому
