Круг перемен - Ирина Анатольевна Богданова
— Ой, милая! Да ты никак порченая? Така страшненькая! Да никто тебя с заячьей губой замуж-то не возьмёт! Никто не позарится. Бедная ты бедная! Добреду до Лавры Киевской, помолюсь, чтобы тебя поскорее Господь прибрал.
Марфушка не поняла, что непонятные старухины причитания относятся к ней. Она стянула куклу с кукольного стула, прикрыла её своим телом, чтобы старухе не вздумалось отнять её новенькое сокровище, и заревела в голос:
— Мама! Мама!
На Марфушкин истошный крик из дому выскочила простоволосая няня, прибежала мама, из окна высунулась горничная Маруся. Няня стащила старуху с крыльца и погнала взашей короткими злыми толчками:
— Кыш, ведьма проклятая! Ишь что удумала — ребёнка пугать!
Марфе запомнилось мамино лицо, серое, как льняные холстины, что бабы сперва бучат[3], а потом отбеливают на снегу по весне.
И то, как старательно мама отводила глаза в сторону на вопрос о заячьей губе.
Поздно вечером, при свете лампады, Марфушка догадалась посмотреть на себя в кукольное зеркальце, потому что единственное зеркало в доме висело очень высоко, куда Марфушка не могла дотянуться. Кукольное зеркальце сначала отразило круглые любопытные глаза, потом нос, перекошенный на одну сторону, и затем…
Ужас, охвативший её тогда, сидит в глубине души до сих пор. «Неужели это я?» Дрожащим пальчиком Марфушка водила по глубокому шраму, который корявой стрелкой сбегал от крыльев носа и перетекал на раздутую губу. Она вдруг вспомнила руки доктора, тихие слёзы мамы и густой бас отца, говорившего, что на всё воля Божия.
Чтобы дочурка не заскучала, отец нанял для неё самых лучших учителей, и к семнадцати годам Марфа свободно говорила по-французски, легко справлялась с математикой, любила читать и умела играть на рояле, выписанном из Санкт-Петербурга от самого поставщика Императорского двора господина Беккера.
«Собой нехороша, зато умом Бог не обидел», — уверяла Лукинична. От нянькиных утешений становилось только горше и хотелось уговорить Боженьку сделать так, чтобы она стала красивой, пусть даже и глупой. Но время шло, красоты не прибавлялось, и она привыкла смиряться, хотя по ночам порой накатывала такая тоска, что хоть в петлю лезь. Но про то Марфа никому не рассказывала.
Погода для поездки выдалась прекрасная. Оставляя позади город, экипаж покатил по лесной дороге, насквозь пронизанной золотыми нитями солнечных лучей. Янтарные стволы сосен сменяли белизна берёзовых рощ и зелёное рядно молодой травы на лугах. По лесной тропке гуртом шли несколько баб с корзинами. Марфа подумала, что легко поменялась бы с любой из них своим богатством на то, чтоб иметь семью. Но лучше о таком и не мечтать, не рвать душу понапрасну. Она повернулась к Коломыйкину:
— Архип Иванович, купи, пожалуй, акции чугунки. Я читала в «Ведомостях», что начинают тянуть ветку до самого Нижнего Новгорода. А там ярмарка, сам понимаешь, дело верное.
— Сделаем, Марфа Афиногеновна. — Коломыйкин кашлянул. — А что прикажешь делать с векселями купчихи Бобовниковой? Чую, они скоро станут дешевле бумаги, на коих писаны. Надо бы предъявить к оплате, пока не поздно. У Бобовниковой лесок есть неплохой, можно попробовать поторговаться мирно. Рядом река, хорошо бы лесопилку поставить.
Марфа закуталась в кружевную мантильку со стеклярусной бахромой. По сарже простого дорожного платья скользили пятна света и тени от крон деревьев. Казалось, что от птичьего щебета колышется воздух.
— Бобовникова… — Она задумчиво потеребила стеклярус, блеснувший красными огненными искорками. — Бобовникову не трогай. Пусть векселя лежат до поры до времени.
— Но ведь прогорят деньги-то, а они на деревьях не растут, — возразил Коломыйкин.
— Пусть прогорят. Бобовникова ведь с малолетними детьми вдовой осталось. Не хочу по миру их пускать, брать грех на душу.
Коломыйкин резко дёрнул кустистой бровью:
— Воля твоя, Марфа Афиногеновна, только та самая Бобовникова о тебе злое говаривала…
— Знаю, — отозвалась Марфа, — наслышана, что я собачьей шерстью до бровей заросла и что у меня козьи копыта вместо ног. Мне Лукинична все сплетни приносит. Пусть брехня Бобовниковой остаётся на её совести, а я свою марать не хочу.
— Язык бы отрезать твоей Лукиничне, — буркнул Коломыйкин и сурово насупился.
Марфа примирительно склонила голову:
— Ты вот что, Архип Иванович. Говорят, что городская управа задумала сиротское училище строить, так сделай взнос тысяч пять от своего имени. Хочу похлопотать, чтоб тебя в почётные граждане вывести. Как думаешь?
— Премного благодарен. — Архип Иванович склонил голову. — Не сомневайся, отслужу честь по чести.
— Да я и не сомневаюсь.
Лошадка Зорька без натуги преодолела крутой подъем, и с горки показалась крыша особняка с треугольным портиком над главным входом. Коломыйкин привстал с сиденья:
— Обозревай владения, Марфа Афиногеновна. Батюшка, Царствие ему Небесное, наилучших архитекторов приглашал, чтоб тебе потрафить. Глянь, красота какая! В именьице и прудик есть с карпами, и липовая аллея посажена. Прислуга нанята, нянька Лукинична со вчерашнего среди них порядок наводит. Встретим тебя хлебом-солью, как полагается новой хозяйке.
«Жаль, через порог тебя перенести некому», — подумал он про себя, но тут же отогнал глупую мысль и принялся подсчитывать, сколько прикупить акций железных дорог, чтоб не остаться внакладе.
Санкт-Петербург,
2017 год
Когда в жизни происходит нечто страшное, кажется, что хуже быть уже не может. Оказывается — может. То, что взрыв в петербургском метро, из которого она вышла с одной царапиной на брови и рваной курткой, переломил судьбу пополам, Инна осознала после того, как целый день не могла дозвониться до Олега. Его телефон упорно находился вне зоны действия. С одной стороны, грызла обида, что жених не интересуется её состоянием, а с другой — нарастала тревога, вскоре заполонившая собой все мысли и чувства.
Трясущимися руками она заправляла кофеварку, но кофе выпить забывала. Выливала его в раковину и снова засыпала зёрна в кофемолку. Телевизор и интернет безостановочно транслировали новости о взрыве на перегоне у станции «Технологический институт». Комментаторы наперебой рассказывали о количестве погибших и раненых, обсуждали предположительного террориста — интеллигентного молодого человека в очках и с рюкзачком за плечами. Вновь окунаться в прошедший день представлялось невыносимым. Хотелось заснуть, провалиться в освежающий сон и проснуться в позавчерашнем дне, бодрой и отдохнувшей. Но стоило закрыть глаза, как мысли резво бежали вниз по эскалатору и приводили
