Заступник земли Русской. Сергий Радонежский и Куликовская битва в русской классике - Коллектив авторов
Ой, травушка-муравушка,
Ой, нивушка душистая,
Ой, хлебушка-кормилец наш,
Ой, солнце золотистое…
— Ха-ха-ха! — внезапно оборвав песню, смеется Катя. — Гляди, Петруня, там Варфушка-то ровно золотой! Кудри-то, кудри! Гляди…
— И то золотой! Смотреть диковинно. Ровно жар-птица…
— Варфушка-то жар-птица, а вот ты — утенок щипаный, — хохочет Катя.
— Ладно, утенок… Я тебе задам. Вот оттаскаю за косу, и будет тебе утенок, сорока болтливая! — обижается Петруша и надувает пухлые губы.
— Ха-ха-ха! Напыжился, будто мышь на крупу, — заливается Катюша. — Здравствуй, мышь надутая! Здравствуй, утенок.
Подскочила, хохочет, дразнится. Огонь-девочка эта Катя.
Петруша крепится, отвернулся в сторону, ворчит. И вдруг не выдержал, залился смехом, прыснул.
— Ха-ха-ха, — смеется Петруша, — сорока-белобока прыгала-скакала, хвост потеряла, без хвоста осталась… Без хвоста…
— Ишь ты! Как придумал складно, — взвизгивает Катя и с хохотом валится на сжатый ковер колосьев. Через минуту снова доносится ее ликующий юностью и радостью голосок:
Ой, травушка-муравушка,
Ой, нивушка душистая…
Степан и Анна работают молча. Ряды колосьев мерно ложатся под взмахами их серпов. Нагнулись, раскраснелись, устали оба.
— Отдохну, невмоготу боле, — говорить Аннушка и, выронив серп, опускается на землю.
Степан выпрямился. Стоит и смотрит. Пристально смотрит на свою подругу детства. Мила, люба ему давно эта тихая, черноокая, всегда печальная, кроткая Аннушка пуще дня солнечного, пуще жизни, пуще первой радости. О ней его мысли все, о ней стучит сердце, о ней печалуется душа. Тихая она, жалостливая, работящая, сиротка. Защищать ее, всегда тихую, кроткую, милую, о ней всегда заботиться хотелось бы ему, сильному, крепкому Степану. Особенно теперь. Усталая, милая, затихшая под палящими знойными лучами, работой, трудовым днем замученная, она во сто крат краше и пригожей ему, Степану, чем когда-либо.
— Анна, Анюта… Голубка желанная, — невольно срывается с уст юноши, — хочешь всю жизнь свою мне отдать, Аннушка, хочешь быть женою моею, люба моя?
Смутилась, потупилась Анна. Сама любила его, пригожего, к ней всегда заботливого и доброго, ко всем сурового Степана. Степана — друга-товарища детских игр, потом долгих повседневных совместных трудов.
Анна смутилась. Долго сидела молча, перебирала стебли низвергнутых колосьев, замирая от тихой, грустной и сладкой радости. Сердце билось любовно и грустно. Чувствовала всегда Аннушка, что недолгая она гостья на земле. Что пройдут немногие годы и отойдет она к умершим родителям. Недолгая гостья. Так всегда казалось девушке, но молчала. Боялась омрачить Степанову радость.
Вздохнула только, тихо, протяжно, потом подняла глаза, лучистые, просветленные, прекрасные, озаренные счастьем, и сказала:
— Люблю тебя и я, желанный! Разделю с тобой и радость, и горе, жизнь и печаль. Будем трудиться и будем радоваться вместе. Пойду за тебя. Идем к матушке, скажем о нашем счастье.
Протянула руку. Поднялась легкая, лучезарная с травы, вся озаренная солнцем и счастьем, тихая, радостная.
Ликующий, восторженный, взял ее за руку Степан. Пошли к усадьбе, унося с поля свое огромное молодое счастье.
Навстречу им улыбалось солнце, позади неслись голоса Петруши и Кати, распевавших их детскую песенку. Над ними сиял голубой мир полудня.
Подошли к самой усадьбе, но, не доходя до ворот, остановились внезапно как вкопанные…
Что это?
У ворот челядинец водит на поводу взмыленного коня. Конь отца. Отец приехал. Из Орды вернулся. Прискакал вместе с князем. Нежданно, негаданно, не оповестив с гонцом, как бывало прежде.
Что-то ударило, как молотом, в сердце Степана, отозвалось в мыслях, закружило голову. Испуганно переглянулся с Анной.
У той лицо белее белого рукава рубахи. Очи — полны испуга, смертной тоски.
— Степа, Степушка! — внезапно прозвучал из окна голос матери. — И ты, Аннушка. На ниву бегите. Спешно, детушки! Ведите сюда скореича Варфушку, Петрушу, челядинцев, Катю… Горе великое стряслось… Поспешайте, детушки, назад ворочайтесь скорее!..
Выглянуло, показалось в окне встревоженное бледное лицо боярыни. Рядом — усталое, покрытое пылью, изнуренное после долгого пути лицо боярина Кирилла. И он тоже торопит:
— Скореича, детушки! Сюда всех ведите!
Сказал и скрылся в окне.
Степан и Анна, не говоря ни слова, крепко схватились за руки и бросились бегом назад, туда, в поле.
VIII
С усадьбы бегом Анна и Степан, взволнованные, потрясенные, побежали на ниву, зовут своих, кличут:
— Скорее! Скорее! Батюшка из Орды вернулся, домой всех зовет.
Самая малость времени прошла, как собрались все в горнице, и хозяева, и холопы.
— Батюшка! — кинулся, завидя отца, голубоглазый Петруша, да так и осекся со словами привета и радости на губах.
Ни кровинки не было в лице боярина Кирилла. Блуждали покрасневшие от усталости и душевного волнения глаза. Дрожал и рвался голос при всяком слове.
— Детушки, родимые мои! Пришло лихо, поспешать надо, собираться в дальний путь. Всем домом, всем скарбом… — трепетно ронял боярин. — Бесчинствуют московские вельможи в нашем городе. Людей на правеж ставят, до смерти мучат, допытываются, где спрятана казна. Будто, вишь, хан баскакам новые сборы приказал сделать. Взялись и за именитого боярина Аверкия, градоначальника нашего. Его пытать ладят. За ним и до нас доберутся людишки Мины и Кочевы. Так уезжать отсюда надо, детушки. Мне что? Мне не смерть страшна, не лютые муки, а вас жалко, сердешных. Молоды вы еще, жизни не видали. За вас ответ дам Богу. На Радонеж путь держать будем. Там, сказывают, дозволено строиться, кому охота, заселять городище. Место тихое, среди лесов непроходимых. Татарским баскакам невдомек туда сунуться. Туда и едем. Господь милостив, не даст погибнуть, поможет нам. Сами не сплохуйте, детушки, забирайте скарб в укладки, колымагу запрягайте, телегу тоже под лари. До солнечного заката выехать надо. Ростов бы миновать, а то ночью еще опасливее будет, воров и татей в нынешнюю пору не оберешься под городом. Так поторапливайтесь, детки, со Христом!
Окончил свою взволнованную речь боярин и смолк, поникнув седеющей головою.
Никто ни одним словом не прервал его. Тихо, чуть слышно плакала в углу боярыня. Бесконечно жаль расстаться с милым насиженным гнездом, с ростовской усадьбой, где прошла молодость, где родились любимые, милые красавчики-сыновья.
Подошел боярин к жене, обнял.
— Полно, не кручинься, Маша! В Радонеже новую родину найдем.
Стихли слезы, унялись. Ласковый голос мужа успокоил разом. Встряхнулась, пошла собираться. Анюта и Катя с нею. Анна тихая, томная, покорная судьбе, как всегда. Катя веселая и сейчас, как прежде. Сквозь старание девочки казаться серьезной так и брызжет молодое, задорное счастье. Столкнулась в сенях с Петрушей, подтолкнула его.
— Слышь! В дальний путь едем. В колымаге, лесом, полями. Мимо города, то-то веселье.
