Щит веры – воину-защитнику в помощь - Иеромонах Прокопий (Пащенко)
Чтобы показать возможность появлений этих двух мучительных состояний в связи с духовными или, выражаясь по-иному, психологическими предпосылками, будут приведены некоторые мысли из научной литературы.
Так, психиатр Бруно Беттельхейм в своей книге «Просвещённое сердце» описывал процесс стирания индивидуальности человека в условиях концентрационных лагерей и тоталитарной системы. Человек терял себя, если утрачивал мужество признаться себе в своей неправоте, если начинал оправдывать зло, совершаемое им, если в своих поступках начинал ориентироваться на внешний источник (мнение диктатора), а не на голос своей совести. Бруно Б. писал, что «конечная цель тоталитарной системы — деперсонализация». В результате реализации процессов, направленных на «стирание» индивидуальности, тоталитарное общество наполнялось массой «накормленных, обутых, одетых, хорошо функционирующих трупов, знающих только как умирать, а не как жить». Так, по мнению Бруно Б., комендант концлагеря Освенцим Гесс (принимавший активное участие в уничтожении многих и многих тысяч людей) был настолько лишён «чувств и характера, что он, практически, уже мало отличался от машины, начинающей работать только после щелчка командного переключателя».
Человек может быть опредмечен не только в условиях концлагеря или тоталитарного строя. Опредмечен человек может быть и тогда, когда его, как писал психиатр Виктор Франкл, рассматривают с позиций психоанализа. С позиций психоанализа личность человека рассматривается как арена борьбы между «я», сверх «я» и «оно». Эти постулируемые психоанализом три элемента становятся как бы самостоятельными инстанциями (определяющими поведение человека), сама же личность словно исчезает. «В той мере, в какой психоанализ „персонифицирует инстанции“, он деперсонализирует пациента»[70].
Чувство утраты личности может, по мнению Франкла, возникнуть также и в результате форсированного рефлексивного акта. Форсированный рефлексивный акт[71] может вызвать «расстройство „Я“ в форме деперсонализации»[72]. Как можно понять из текста, речь идёт не о здоровом самонаблюдении, а об «излишнем самонаблюдении».
Склонность к «форсированному рефлексивному акту» наблюдалась, например, у Раскольникова, персонажа романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Раскольников — весь в себе, в своих болезненных переживаниях. Люди, целиком и полностью погружённые в свои болезненные переживания, со временем начинают воспринимать мир как нереальный и далёкий.
Ощущение иллюзорности бытия описано в составе симптомокомплекса[73], называемого «Болезнь колючей проволоки». У заключённого с этим симптомокомплексом возникает «ощущение необычности мира по ту сторону колючей проволоки». На людей, находящихся по ту сторону, заключённый смотрит как на людей, принадлежащих к иному миру. Себя же он ощущает так, будто он «выпал» из мира. «Мир не-заключённых предстаёт перед его глазами примерно так, как его мог бы видеть покойник, вернувшийся с того света: нереальным, недоступным, недостижимым, призрачным». Для данного симптомокомплекса характерны также безразличие, ощущение утраты будущего, тотальная апатия. Узник, освобождённый из лагеря, «подвержен своего рода ощущению деперсонализации. Он ещё не может по-настоящему радоваться жизни — он должен сначала научиться этому, он этому разучился»[74].
Нечто подобное наблюдал и Виктор Франкл, когда находился в качестве заключённого в концентрационном лагере (он не совершал преступлений и попал в лагерь, потому что нацисты решили уничтожать тех, кто по тем или иным причинам им был нежелателен). «То, что испытали освобождённые лагерники, — писал он, — в психологическом аспекте можно определить как выраженную деперсонализацию. Всё воспринималось как иллюзорное, ненастоящее, казалось сном, в который ещё невозможно поверить»[75].
Деперсонализация выражается в том, что человек свою жизнь не воспринимает как свою. Он смотрит на неё с позиции отстранённого наблюдателя, но это совсем другое, испорченное видение. Человек как будто и не живёт, ощущая полный мрак и внутреннее бесчувствие в отношении всего, что его окружает. Даже когда он общается с родственниками, которых когда-то любил, или принимает пищу, ранее доставлявшую ему удовольствие, — он ничего не чувствует. Человек, страдающий деперсонализацией, эмоционально мёртв, он не вовлечён в происходящее.
Состояние дереализации проявляется следующим образом: человек начинает искажённо воспринимать внешнюю реальность, которая может казаться ему просто сюжетом мультфильма или фильма, где он является неким персонажем. Эти состояния крайне мучительны и всегда сопровождаются отчуждением человека от собственной жизни и от окружающих его людей. Страдающий дереализацией с трудом воспринимает звуки из внешнего мира — они доносятся до него словно из глухого колодца, и он ощущает себя так, как будто отгорожен от мира «ватной» стеной. Такой человек почти ничего не чувствует и ощущает себя роботом, движущимся по определённой программе. Возможно, по этой причине в нём зарождается стремление к «крутым поворотам» и «вулкану страстей». Он пытается вызвать эмоциональную бурю, надеясь, что буря, ударив по груди, пробьёт глухую ватную стену, отделяющую его от мира. Но так как на этих путях человек вовлекается в деятельность, противоречащую глубинным основам личности, то следствием такой стратегии является усиление мучительного переживания.
В качестве комментария к данной теме можно привести некоторые мысли из рассказа о себе самом одного человека. Этот человек, будучи христианином, стал посещать кружок спиритов[76]. Некоторые члены кружка пригласили его в сатанинскую секту. Человек принял предложение и начал посещать собрание секты. Через некоторое время ему было предложено пройти инициацию и вступить в союз «сыновей Люцифера». Чтобы вступить в союз, он должен был кровью подписать прошение, в котором он вручал Люциферу свои тело и душу и просил Люцифера принять его в число своих «сыновей». После инициации человеку показалось, будто что-то оборвалось в его груди, что сердце окаменело. «У меня не было ни радости, ни раскаяния», — рассказывал он. Когда он пришёл домой, то в ответ на обеспокоенность супруги его болезненным видом он, как мог, успокоил её. Жена показалась ему «совершенно чужим человеком». Когда утром дети подбежали к нему, он должен был внутренне убедить себя, что это его дети, у него «пропала любовь к ним». «Я, — говорил он, — как артист, играл любящего супруга и отца, а в сердце желал, чтобы моя супруга и дети умерли или оставили меня»[77].
Находящийся в подобном состоянии человек, выбирая жёсткие и яркие (но, так или иначе, разрушительные, об этом позже) формы реализации своих страстей, стремится хоть на некоторое время почувствовать себя «живым». Примером такого рода развлечений может послужить знаменитая «русская рулетка» (нельзя забывать, что речь идёт, как правило, об эгоистически настроенных натурах, ничего не знающих о той глубине радости, которая рождается в любящем сердце человека, вставшего на путь борьбы с эгоизмом).
Те, кто играют со смертью, настолько не заинтересованы в жизни, что их не трогает голос совести. И только в момент смертельной опасности, когда курок уже спущен, срабатывает инстинкт самосохранения: «не надо, не делай этого». Всё внутри содрогается, душа бьётся в
