Флавиан. Восхождение - Протоиерей (Торик) Александр Борисович
ГЛАВА 29. Восхождение. Метаморфоза. Orthodox
Наша общая молитва в храме Преображения на вершине Святой горы словно поставила точку над «i» в некоем духовном процессе, невидимо совершавшемся нами и с нами в течение всего нашего восхождения на Афон.
Я не знаю, как это объяснить, но я очень ясно ощутил, что я, пропевший последнее «аминь» и пошедший в алтарь вешать на гвоздик простенькое закопченное кадило, был уже не тот я, что разжигал это же кадило час назад перед начальным батюшкиным возгласом «Благословен Бог наш!..».
И уж тем более не тот, что сошел вчера с парома на пристань Святой Анны и начал восхождение по усыпанным мулашечьим навозом бетонным ступеням.
Что-то произошло во мне, что-то изменилось, точнее будет сказать — преобразилось!
Наверное, за этим и привел меня сюда Господь, наверное, потребность в этом и гнала меня вчера по камням в темноте все выше и выше, пока не привела сюда, в этот маленький, совсем ничем не примечательный бедный храмик.
Кроме того, что он стоит на вершине Святой горы, кроме того, что он венчает собой удел Пречистой Божией Матери, кроме того, что ему уготована особая роль перед кончиной мира, кроме того, что именно в нем я ощутил то, чего не ощущал никогда доселе — удивительный благодатный мир в душе.
Мир и тихую радость о Боге, уверенное ощущение непоколебимости Божьей любви к Своему Творению, и ко мне в частности.
Я — Божий! Не свой собственный, не чей бы то ни было вообще, а только — Божий! И Он — мой! Мой Бог, мой Отец, мой Спаситель, мой самый лучший Друг, и Он никогда не перестанет быть моим, пока я хочу этого, пока я сам не откажусь от этого свойства — быть Божьим!
Я понял, что это пришедшее ко мне знание и это новое состояние души никто и ничто отныне не сможет у меня отнять. Это теперь мое сокровище, неотъемлемое, непреходящее, вечное. Я не могу его потерять, я могу только добровольно, сознательно отказаться от него, но и тогда память о том, что испытал я на вершине Святой горы, не покинет меня, но станет тем огнем, который будет жечь мою душу во веки веков. Огнем Божьей любви.
— Батюшка! Леша! Ребята! — послышался голос Игоря из раскрытой на улицу двери. — Идите сюда, посмотрите!
Мы вышли наружу и замерли.
Земли не было. Не было Святой горы, не было окружающего ее моря, не было ничего, кроме неба. Мы стояли на небе!
Прямо от фундамента храма Преображения и на необозримое расстояние вокруг простирались ослепительные, золотисто-белые в лучах только что взошедшего солнца облака!
Храм был крошечным островком среди океана сказочно красивых, пушистых, нежно колышущихся облаков.
Мы все — Флавиан, отец Димитрий, Игорь, Владимир, Эдуард, три пожилых немца и я — были «островитянами», «небожителями», словно баловни-дети, проснувшиеся в день своего рождения в устроенной им любящим родителем сказке!
Сколько продолжалось это «стояние на облаках», сказать трудно, времени в тот момент не существовало.
— Do you speak English, Father? (Вы говорите по-английски, отец?) — обратился один из немцев к Флавиану.
— Yes, but little (да, но немного) , — ответил Флавиан.
— Father, we would like to thank you very much for your prayer! We know for sure that God was with us then! (Мы хотим сказать большое вам спасибо, отец, за вашу молитву! Мы точно знаем, что Бог был с нами в тот момент!) — сказал тот немец и поцеловал Флавиану руку. Два других немца последовали его примеру.
— Are you orthodox Christians? (Вы православные христиане?) — поинтересовался я у заговорившего с Флавианом немца. — What is your name? (Как вас зовут?)
— Oh! Yes! Yes! We are all orthodox Christians! (О да, да! Мы все православные христиане!) — закивал немец. — My name is Gerhard, this is my brother Klaus, and this is our friend Martin! Me and my brother are Catholics, Martin is Lutheran! We are all orthodox Christians! (Меня зовут Герхард, это мой брат Клаус и наш друг Мартин! Я и мой брат католики, Мартин — лютеранин! Мы все православные христиане!)
— Что он сказал? — спросил Игорь.
Я перевел. Мы все переглянулись.
— Однако! — сказал Игорь. — Кто же тогда в их понимании «неправославные»?
— Не знаю, может, сайентисты какие-нибудь или кришнаиты, — предположил я.
— Ну, по делам-то дай Бог, чтобы все «православные» были такими, как эти ребята, — вздохнул Флавиан. — Такой «момент истины», какой был с ними сегодня ночью, дорогого стоит.
— I am a dentist (Я зубной врач), — улыбнулся Герхард. — I treated Putin! (Я лечил Путина!)
Я перевел.
— Президента? — удивился Игорь.
— Он сейчас премьер-министр, — уточнил Владимир.
— Все равно что-то крутовато! — усомнился Игорь.
— Я думаю, что он лечил Путина в Германии, когда тот в молодости там работал, — предположил отец Димитрий.
— Наверное, так, — согласился Флавиан.
— Thank you for our Putin! (Спасибо вам за нашего Путина!) — сказал я Герхарду. — Well done! (Это была хорошая работа!)
Немцы, а за ними и мы довольно заулыбались.
Облака вокруг нас стали понемногу опускаться и рассеиваться, показалась вся площадка вершины. Пора было начинать спуск.
Трудно вспомнить другое такое место, откуда мне так не хотелось бы уходить, как тогда от храма Преображения. Но я твердо знал, мне необходимо будет сюда вернуться. И я сюда еще вернусь.
Мы собрались, распрощались с «православными» немцами, которые остались еще на какое-то время, чтобы добросовестно, по-немецки, сфотографировать все на вершине, и отправились вниз.
Облака спускались впереди нас, опережая нас метров на двести, понемногу обнажая розово-золотые в лучах солнца камни вершины. Спускаться было гораздо легче, требовалась только внимательность при постановке ноги на скользкие от облачной росы камни тропинки.
И тут, действительно, наши горные палки сыграли весьма важную роль. Будучи вытянутыми на максимально доступную длину, наши телескопические посохи хорошо помогали удерживать баланс тела при спуске, особенно на сложных участках тропы, каковых там встречалось немало.
Теперь, в отличие от подъема, когда основная нагрузка приходилась на бедренные мышцы, напротив, икры приняли на себя главный удар. Сперва это не особо ощущалось, на общем фоне радости от всего пережитого, но уже при подходе к Панагии ноги стали напоминать о себе. Особенно Флавиану, хромота которого начала всем бросаться в глаза.
Когда нам оставалось до Панагии каких-нибудь триста — триста пятьдесят метров, снизу нам навстречу начал подниматься небольшой караван из нескольких мулов, груженных мешками с цементом и каким-то строительным инструментом, и следующих за мулами строителей-албанцев числом человек десять.
Мы посторонились, пропуская их мимо себя наверх, благо ширина тропы уже позволяла это сделать без проблем.
— Игорь! — обратился я к нашему спецназовцу-послушнику. — Ты тут теперь «местный», объясни мне, пришельцу, эти строители-албанцы христиане или мусульмане? Что-то крестов я на них не заметил!
— Скорее всего, мусульмане, — ответил Игорь, — говорят, встречаются среди албанцев-рабочих на Святой горе и христиане, только я таких не видел пока!
— Скажи, — не унимался я, — а какая нужда афонским монастырям нанимать мусульман на работу по строительству и ремонту христианских церквей и монастырей? Неужели строителей христиан не хватает?
— Ну почему, — ответил Игорь, — есть и строители христиане, грузины например. Они в основном всю деревянную работу делают, балконы, стропила, обрешетку, это у них традиционное мастерство в Грузии. Работают и украинцы, и молдаване, и румыны. Греки тоже работают. Просто говорят, что албанцы — хорошие мастера именно по камню, да и дешевые они работники...
— Ох! Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной! — вздохнул о чем-то своем Флавиан.
— Понятно... — протянул я.
Мы спустились к самому зданию скита.
— Заходить будем? — спросил я у Флавиана.
