Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Сбоорник
19. «Слыша это, – говорит живший с аввою Филимоном брат, – и на дела его смотря, я уразумел, что в нем совсем уже перестали действовать телесные страсти и что он был усердный любитель всякого совершенства, так что всегда виделся преображаемым Божественным Духом (от славы в славу) и воздыхающим воздыханиями неизглаголанными, в себе с собою сообращающимся и себя взвешивающим (или себя держащим ровно, как на весах) и всячески подвизающимся, чтобы что-нибудь, придя, не возмутило чистоты ума его и скверна какая-нибудь тайно не приразилась к нему. Видя это и ревностью к подобному образу жизни возбуждаемый, я обращался к нему с усердным прошением, говоря: «Как я мог бы стяжать чистоту ума подобно тебе?» Он же говорил: «Поди – трудись, ибо для этого труд потребен и болезнование сердца. Блага духовные, достойные усердного искания и труда, не достанутся нам, если будем возлежать на одрах и спать. И земные блага никому не достаются без труда. Тому, кто желает прийти в преуспеяние, надобно прежде всего отрешиться от своих хотений и стяжать непрестанный плач и нестяжательность, не внимай согрешениям других, а своим только, и о них одних плача день и нощь и не имея суетной дружбы ни с кем из людей, ибо душа, скорбящая о своем бедственном положении и уязвляемая памятью о прежних согрешениях, бывает мертва миру, как и мир умирает для нее, то есть тогда недейственны бывают плотские страсти и человек (неподдействен) тем страстям. К тому же отрекшийся от мира и со Христом сочетавшийся и в безмолвии пребывающий любит Бога, хранит образ Его и подобием Ему богатится, ибо свыше приемлет от Него подаяние Духа и бывает домом Бога, а не демонов, и дела праведные представляет Богу. Так душа, став чистой по жизни, свободной от осквернений плоти и не имеющей скверны или порока, облечется, наконец, венцом правды и воссияет красотой добродетелей.
В ком же в начале отречения не поселяется в сердце плач, ни слезы духовные, ни память о неимеющих конца муках, ни безмолвие истинное, ни молитва непрестанная, ни псалмопение и поучение в Божественных Писаниях, в ком не обратилось это в навык, так чтобы, по причине непрерывности присоединения тому, он понуждаем был и не хотя делать то от ума, и страх Божий не господствует в душе его, тот еще почивает на содружестве с миром и не может иметь ума чистым в молитве, ибо только благочестие и страх Божий очищают душу от страстей и, соделывая ум свободным, вводят его в естественное ему созерцание и дают ему коснуться богословия, которое приемлет он в образе блаженства (блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят), – это для сподобляющихся сего еще отселе служит залогом (будущего) и хранит (духовное устроение) непоколебимым.
Итак, всеми силами потщимся о практическом делании (добродетелей и подвигов), которыми возводимся к благочестию, что есть мысленная чистота, плод которой – богословское созерцание, естественное (уму). Ибо деяние есть восхождение к созерцанию, как (говорит) проницательный и богословнейший ум (Григория Богослова). Поэтому если вознерадим о делании том, то будем чужды всякого любомудрия, ибо хотя бы кто достиг самого верха добродетели, все равно ему необходимы труд подвижничества, обуздывающего бесчинные стремления тела, и строгое хранение помыслов. И этим способом едва можем мы улучить вселение Христа. Ибо чем больше умножается наша праведность, тем больше возрастает духовное возмужание, и наконец, ум, придя в совершенство, весь прилепляется к Богу и осиявается Божественным светом, – и ему открываются неизреченности таинств. Тогда истинно познает он, где мудрость, где сила, где разум для познания всего, где долголетие и жизнь, где свет очей и мир. Ибо доколе занят он борьбой со страстями, дотоле не имеет возможности насладиться сим; так и добродетели и пороки слепым делают ум, те, чтобы не видел добродетелей, а эти, чтоб не видел пороков. Но когда восприимет он покой от брани и сподобится духовных дарований, тогда, непрестанно бывая воздействуем благодатью, весь соделывается световидным и становится не отклоним от созерцания вещей духовных. Таковой не привязан ни к чему здешнему, но пришел от смерти в жизнь.
Тому, кто восприемлет достоподражательную жизнь и к Богу приближаться ревнует, надлежит иметь непорочное сердце и уста чистые, чтобы слово, исходя из чистых уст чистым, могло достойно воспевать Бога, так как душа, к Богу прилепившаяся, непрестанно с Ним собеседует. Возжелаем же, братие, достигнуть до такой высоты добродетелей и перестанем пресмыкаться по земле, прилепившись к страстям. Подвизающийся и достигший близости к Богу, причастившийся святого света Его и уязвившийся любовью к Нему наслаждается Господним неким и непостижимым веселием духовным, как говорит божественный псалом: утешайся Господом, и Он для тебя исполнит прошения сердца твоего: и выведет как свет правду твою и судьбу твою как полдень (Пс. 36, 4, 6). И какая любовь так сильна и неудержима, как та, которая от Бога вливается в душу, очистившуюся от всякого зла? Такая душа от истинного расположения сердца говорит: я изнемогаю от любви (Песн. 2, 5). Неизреченны и неизъяснимы блистания божественной красоты! Не может изобразить их слово, ни слух вместить! На блистание ли денницы укажешь, на светлость ли луны, на свет ли солнца – все это неуважительно в сравнении со славой оной и более скудно пред лицом истинного света, чем глубочайшая ночь или мрачнейшая мгла пред чистейшим полуднем. Так передал нам и Василий, дивный между учителями, из опыта познав это и научившись тому».
20. Это и больше того рассказывал живший с аввою брат. Но кто не подивится в нем еще и следующему, как доказательству великого смирения его? Будучи удостоен пресвитерства давно-давно и так преискренно коснувшись небесного и жизнью и разумом, он всячески избегал божественных священнодействий, как бремени, так что в продолжение многих лет своего подвижничества он очень редко соглашался приступать к святой трапезе (для священнодействия). Но и Божественных Таин причащаться, несмотря на такую постоянно опасливую жизнь, не причащался, когда случалось ему входить в общение и беседовать с людьми, хотя при этом не говорилось им ничего земного, но одно душеполезное для искавших бесед с ним. А когда
