Многая лета - Ирина Анатольевна Богданова
— Сама ты яблочко. — Перекосив рот, он скорчил рожу и сообщил: — Печку-то я, маманя, не нашёл, кашу варить негде, а у меня уже пузо свело.
Для наглядности он задрал рубаху и показал тощий живот, исполосованный царапинами и грязными полосами.
— Дитё, что с ним сделаешь? — мягко пропела Акулина, одной рукой отпустив отпрыску затрещину. — Ну, да ладно, недосуг балакать. — Она посмотрела на Фаину: — Показывай нам, суседушка, куда путь держать.
* * *
— Фаина Михайловна, сегодня в сад пришли пятнадцать детей, — сообщила Лидочка. — Тринадцать наших и два новеньких. Попросились из соседней коммуны. Взять?
Она показала на мальчика и девочку, что настороженно смотрели по сторонам. Мальчику было лет семь, девочке чуть поменьше. Черноволосые, черноглазые, они походили на двух галчат, впервые покинувших родное гнездо.
Фаина погладила их по голове.
— Конечно, возьмём. Что же, мы их стоять под дверями оставим? — Она показала брату с сестрой на скамейку с ребятами. — Идите слушать сказку. Тётя Лида вам почитает книжку.
Она вскользь подумала: надо посоветовать Лидочке выбирать книжки не про еду, потому что дети сидели и голодными глазами смотрели на картинку, где на широком блюде золотистой грудой лежали бублики с маковыми веснушками.
— Хлебушка хочу, — тихонько всхлипнула маленькая Лиза с исхудалым сморщенным личиком.
— А я каши, — сказал Федюнька — пятилетний оборвыш с вечно текущим носом. Он вытер сопли рукавом и нахохлился.
Лидочка с треском захлопнула книгу, принесённую из дома, и стала мучительно подыскивать в памяти какую-нибудь сказку без еды. Но Красная Шапочка несла бабушке пирожки и молоко, хитрый солдат варил кашу из топора, Белоснежка ела яблоко, пусть ядовитое, но румяное и наливное. Лидочка и сама мучительно хотела есть. Хоть что-нибудь, например, распаренной гречки с постным маслом, а ещё лучше капустного пирога с запёкшейся корочкой, какой подавали в кафетерии на Литейном проспекте. В кафетерий они с мамой заглядывали в воскресенье после обедни. Кофе подавали красивые девушки с кружевными наколками на волосах, а в углу стоял рояль, куда мог сесть любой желающий и сыграть вальс или польку.
С тех пор как она поступила на службу в детский сад и стала получать хоть крошечный, но паёк, исчезла угроза голодной смерти, но желание наесться досыта оставалась недосягаемой мечтой из заоблачной выси. Лидочке было ужасно жалко котлет, не доеденных в детстве, и киселя, который она ненавидела и тайно выливала в ватерклозет. Сейчас бы она ни за что не выбросила продукты. Съела бы всё до последней крошечки и вычистила тарелку корочкой хлеба или булки. Лучше, конечно, булкой. Настоящей, филипповской, с тонким хрустящим бочком, посыпанным маком.
Наконец Лидочка вспомнила, что можно пересказать детям сказку про деревянного мальчишку Пиноккио, который совершенно точно ничем не питался, и вздохнула свободнее.
* * *
Хлопотами Фаины детский сад постепенно обрастал имуществом. Из вымершей квартиры верхнего этажа позаимствовали венские стулья и детскую лошадку на колёсиках. Фёдор Тетерин собственноручно повесил на стену алый лозунг «Да здравствует социалистическая революция!» и принёс конфискованный на рынке горшок с геранью. Большинство книг для ребят за зиму сгорели в печках, поэтому уцелевшие ценились едва ли не на вес золота. Но тем не менее Фаине удалось добыть несколько книг и подшивку дореволюционного журнала «Игрушечка» для детского чтения. Правда, книги оказались на французском языке, но Лидочка уверила, что справится с чтением, и в знак доказательства бодро спела весёлую французскую песенку, которая потом долго звучала в голове занятными переливами, наподобие жур-тужур.
Уполномоченный Отдела народного образования, к которому прикрепили детский сад, велел взять в особняке княгини Вяземской скатерти и посуду.
— Бери, товарищ Фаина, сколько надо, не стесняйся, теперь всё народное.
И всё же, выбирая вещи, в Фаининой голове беспрестанно крутилась заповедь «не укради и не пожелай добра ближнего твоего». Чужое оно и есть чужое — не заработанное и не подаренное, а взятое без дозволения хозяев. С острым чувством неловкости она набрала охапку скатертей с вензелями и несколько ящиков посуды, в основном тарелок и чашек. Очень хотелось взять себе маленькую кофейную чашечку, похожую на лепесток розы, но она сурово отодвинула её в сторону.
— Если надо ложки, то ищи в другом месте, — сказал сторож, который проверял ордера на реквизированное имущество, — ложки и вилки товарищи в первый же день растащили. Ложку ведь что — сунь в карман, и готово. Это тебе не сервиз какой или ваза с голыми девками. — Кривым пальцем с чёрным ногтем он ткнул в угол зала, где стояла синяя ваза едва ли не в рост самой Фаины.
— Да, такую не утащишь, — согласилась она.
— То-то и оно! — Сторож с довольным видом уселся в глубокое кресло, на шёлковой обивке которого явственно виднелись подпалины от солдатских самокруток, и уставился в расписной потолок, созерцая телеса кое-как прикрытых нимф и сатиров, что плясали в круг, взявшись за руки.
Сама княгиня Вяземская жила тут же в одной из комнат для прислуги. Толстая, старая, с трясущимися щеками, её сиятельство смотрела сквозь узорчатое стекло двери и качала головой из стороны в сторону. Когда Фаина выносила коробки с чашками, казалось, что взгляд княгини простреливает ей спину, и она потом долго чувствовала между лопаток неприятный холодок презрения и ненависти.
Вслед за посудой предстояло добиться питания для детей. Здесь Фаина была настроена очень решительно.
— До наркома дойду или до самого Зиновьева, но по куску хлеба для детей власть должна найти, — сказала она Лидочке после того, как посуда и скатерти заняли свои места на полках. — Раз дали тарелки, то пусть обеспечат что в них положить. Не могу смотреть, как дети с голоду пухнут. Сяду на пороге в Петросовете и буду сидеть, пока не примут. Народная они власть или нет?
Поход Фаина начала с Домкомбеда, хотя знала, что Тетерин всей душой рад бы помочь, но нет у него полномочий распределять продовольствие.
— Бумагу пиши, — велела она, когда Фёдор с огорчением покачал головой. — Так, мол и так, прошу выделить в бедняцкий детский сад пять фунтов хлеба ежедневно, фунт повидла и льняного масла. И ещё припиши что-нибудь этакое, жалостливое, чтоб рука не поднялась отказать.
— Жалостливое! — Он хмыкнул и с иронией посмотрел ей в глаза. — Да в Петросовете таких просителей знаешь сколько? Под горлышко! — Он провёл ладонью под подбородком. — И все на жалость давят. Всем надо. Я недавно на митинге Путиловского завода был, так рабочие уполномоченного по хлебу едва не на тряпки порвали. Глотки лужёные, орут, кулаками машут! Думал, отряд красноармейцев пришлют, чтоб усмирить толпу. Голод
