Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова
Вслед за ними поднялась худая женщина со впалыми глазами и жилистыми руками. Не разговаривая, она вонзила лопату в землю так яростно, словно хотела перерубить напополам земной шар. Глядя на работающих, люди поднимались один за другим. Через мгновение окоп снова наполнился звоном металла и рёвом машин, подвозивших бетонные надолбы. Теперь на обстрел никто не обращал внимания. Падающих поднимали, оттаскивали в сторону и снова начинали выворачивать тяжёлый грунт пополам с камнями.
Когда самолёт отвернул в сторону, мама с Катей взялись за носилки со скользкими ручками.
Мама вдруг сказала:
— Послушай, Катя, если меня убьют, то ты должна…
Страшная мысль о маминой смерти холодком проскользнула в горло:
— Как убьют?! Мама, что ты такое говоришь? Тебя не могу убить! — От собственного крика у Кати заложило уши.
Мама повысила голос, сказав с ровной учительской интонацией:
— Если меня убьют, то ты должна пробираться в Ленинград к моей сестре.
От удивления Катя едва не выпустила из рук носилки:
— Мама, у тебя что, есть сестра? Я думала, что у нас нет родственников! Почему ты мне раньше ничего не говорила?
Она через плечо оглянулась на маму, поразившись её отрешённому взгляду, направленному сквозь пространство.
— Тебе не надо было про неё знать, — сказала мама после паузы, перемежая слова свистящим дыханием. — В последний раз мы с Людой виделись до твоего рождения.
На миг Катя даже забыла, что они с мамой стоят посреди поля, сгибаясь под тяжестью самодельных носилок. На языке крутились вопросы, которыми в другое время она засыпала бы маму с головы до ног. Её давно мучило, что она ничего не знает про отца и дедушек-бабушек, а оказывается, у мамы есть ещё и сестра. Настоящая, родная сестра!
Новая пулемётная очередь заставила их отпрянуть в сторону. Одна из пуль, взметнув сухой фонтанчик, ударила в песок на носилках.
Теперь мамин голос не прерывался и не хрипел, внезапно обретя силу и звучность:
— Запомни, у нас дома в саквояже лежит посылка от моей сестры. Там есть обратный адрес. Разыщешь по нему Людмилу и вернёшь ей посылку. Скажешь, мне от неё ничего не надо, но тебя пусть приютит, хотя бы на время, пока не найдёшь другое жильё.
Катя упрямо вздёрнула подбородок:
— Мама, как только мне исполнится восемнадцать, я пойду на фронт!
— Не видишь — здесь тоже фронт, только вместо винтовки у нас лопаты. — Мама как-то неловко наклонила голову набок и мягко отпустила носилки, уткнувшись лицом в песок.
— Мама! Мамочка! Мамуля!
С воем Катя ползала на коленях вокруг носилок, пытаясь заглянуть маме в глаза, которые были ещё яркие и влажные, но уже ничего не видели.
Потом, окаменев до боли в мышцах, Катя оттащила мамино тело к другим павшим. Под раскидистым кустом ивы с утра скопилось много тел, залитых кровью. Пожилой мужчина в гимнастёрке вытянулся во весь рост, а худенький мальчик с аккуратной русой чёлочкой будто спал, свернувшись калачиком.
Мозг отказывался воспринимать действительность, и Катя неосознанно старалась устроить маму поудобнее, подсовывая ей под голову подушечку из мха и укрывая ноги еловым лапником. Неужели мама ушла навсегда? Вот так просто — слетела с ладони, как летняя бабочка? В память врезались лес, синее небо и перевёрнутые носилки с рассыпанным по траве песком.
— Мамочка, прости, — единственное, что сумела сказать Катя, перед тем как снова идти копать траншею.
* * *
Уже 23 июня командующим Ленинградским военным округом генерал-лейтенантом М. М.Поповым было отдано распоряжение о начале работ по созданию дополнительного рубежа обороны на Псковском направлении в районе Луги. 25 июня военный совет Северного фронта утвердил схему обороны южных подступов к Ленинграду и обязал начать строительство. Строилось три оборонительных рубежа: один — вдоль реки Луга, затем до Шимска; второй — Петергоф — Красногвардейск — Колпино; третий — от Автово до Рыбацкого.
Около ста тысяч человек рыли противотанковые рвы.
Построили четыре линии оборонительных сооружений: первую — южнее Луги, километров за пятнадцать-двадцать. Вторую — перед самой Лугой, в полутора километрах, третью — в Толмачеве, четвёртую — в деревне Долговка. Протяжённость по фронту главной оборонительной полосы — 276 километров[1].
* * *
Спустя пару недель Катя шла в толпе беженцев по направлению к Ленинграду.
Она успела забежать домой всего на пару часов. Торопливо сменила изорванную юбку на спортивные шаровары с полосатой футболкой, схватила жакет и саквояж. Вот и всё. На пороге Катя обвела глазами родные стены и низко поклонилась, как над могилой.
Оторвавшаяся подошва от стоптанных парусиновых туфель шлёпала по земле и черпала носком песок. Чтобы его высыпать, приходилось часто останавливаться. Когда саквояж с посылкой окончательно оттянул руку, Катя привязала к кожаной ручке пояс от плаща и перекинула ношу через плечо. До Ленинграда путь неблизкий. С каждым километром идти становится всё тяжелее. По обочинам дороги стояли обгорелые дома. Дикими голосами ревели испуганные коровы, ржали лошади и стоял людской гомон, перекрывающий гул машин и отдалённые раскаты взрывов. Вся эта какофония звуков соединялась в один оркестр, страшный в своей безысходности.
Рядом с Катей, плечо в плечо, сопела подружка Ольга, тащившая на закорках увесистый мешок с тёплой одеждой. Голову она повязала пёстрой шёлковой косынкой, которая так выгодно подчеркнула её броскую, цыганскую красоту, что на Ольгу заглядывались даже самые измученные беженцы.
Ольга намеревалась идти до Красногвардейска, который жители упрямо продолжали называть Гатчиной, а там перезимовать у родни отца.
— За зиму Сталин фашиста разобьёт, тогда и увидимся, — жалобно сказала Ольга около развилки на Гатчину. С отчаянием утопающего она вцепилась в Катин жакет и тянула её за собой. В Ольгиных глазах Катя читала неприкрытый страх. Как оставить её одну, такую непутёху?
— Может, ты лучше со мной в Ленинград пойдёшь? А оттуда напишем твоим в Гатчину.
Но в ответ Ольга мелко затрясла головой:
— Что ты, Катя! В Гатчине я каждую улочку знаю, да и родня прокормит, а в Ленинграде нам с тобой и голову приклонить негде. Смотри, сколько народу туда идёт. Туча!
Ольга дождалась, когда с ними поравняется встречная воинская колонна, и повернула следом, махнув рукой на прощание:
— Бывай, подруга, не поминай лихом!
Катя вскинула поднятый над головой кулак.
— Бывай, Ольгуня! Не попади под бомбёжку! И, главное, не бойся! Помни: но пасаран!
Кинув вслед Ольге прощальный взгляд, она влилась в толпу беженцев, направлявшихся в Ленинград в поисках защиты и помощи.
Общий поток двигался медленно, до краёв заполняя собой широкую дорогу, изборождённую воронками от
