Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский
– Какой же ты монах, если ты напился? Становись к стенке, теперь мы тебя расстреливать будем!
Они поставили перепуганного мальчишку к стене и стали палить в него из ружей, вколачивая пули в бревна рядом с его головой. Затем принялись избивать послушника прикладами, разбив ему лицо и переносицу. Тут парень пришел в себя и кинулся в ночь, в темноту, не разбирая пути и не обращая внимания на колючки. Он помнит, что куда-то упал, ударился и потерял сознание. Когда рассвело, послушник пришел в себя в каком-то овраге, отыскал тропу и добрался до Псху, где узнал, что на хуторе Решевей живут монахи. Отец Пимен с жалостью посмотрел на перебитый нос паренька:
– Ну ладно, оставайся, живи с нами! – послушник явно ему приглянулся.
Новоприбывший оказался неплохим певчим, и скитоначальник поставил его регентом на клирос. В пении, чтении и молитвах день за днем на канву нашей жизни нанизывались серебряным бисером зимние предрождественские будни. Снегопады стали постоянным, фантастически красивым зрелищем, отрезающим наш скит от всего мира и приближающим наши сердца к миру душевной красоты и покоя.
Снег густо и звучно падал такими большими хлопьями, что даже в доме был слышен снегопад, словно ребенок хлопал в ладошки. За окнами росли белые пушистые сугробы. В стеклах разливалась густая синева зимнего вечера. В доме горели свечи и плавал аромат ладана. Несмотря на скудную обстановку, в скиту было очень уютно и трогательно. Неизгладимое впечатление оставляла каждая служба, после которой хотелось снова молиться. Все кто мог взялись за четки, которые поначалу носили на шее как украшение. А теперь эти четки словно сроднились с нами, как бы соединившись не только с рукой, но и с сердцем каждого из нас.
В один из декабрьских дней, когда погода установилась, отец Пимен вспомнил, что под снегом остались напиленные им дрова, которые снегопад помешал перенести под навес в дровяной склад. Вооружившись лопатами, погружаясь по колено в снег, мы все отправились искать заваленные снегом поленья. Вырыли один шурф глубиной по грудь, но дров там не оказалось.
– Копаем рядом, – не унывал архимандрит. – Я где-то здесь пилил дерево!
Промахнулись снова и наткнулись на смерзшиеся поленья лишь выкопав третий шурф. Меня опустили в снежный колодец за ноги, но оказалось, что забытые нами дрова уходят под снегом в разных направлениях. Пришлось копать узкие тоннели вбок и вырубать из мерзлого снега поленья, словно уголь в шахте. Это было нелегко, и братия начала недовольно бурчать, высказывая реплики по поводу забывчивости отца Пимена. Архимандрит, как начальник, пытался строгостью подавить недовольство послушников, как он привык это делать в монастыре. Приходилось шутками и веселыми разговорами сглаживать обстановку, помогая моему другу навести порядок.
Создалась неприятная ситуация, выразившая себя в молчаливом протесте против начальника скита, кроме соловецкого послушника, примкнувшего к архимандриту, и меня, как его близкого друга. Поговорив с каждым из зимующих в скиту парней, доказывая вред немирного настроения и пользу послушания и дружеских отношений, постепенно удалось вернуть у всех расположение к скитоначальнику. Отец Пимен мне ничего не сказал, но только бровь его стала хмуриться, когда он видел меня. Вместе с пришедшим послушником они подолгу уединялись и вели задушевные беседы. Постепенно это происшествие изгладилось у всех из памяти и наши отношения снова стали дружескими и открытыми, потому что сердце у архимандрита было доброе и безхитростное. Как начальник скита он был на своем месте и достойно представлял наше братство. Однако и ему пришла пора задуматься о том, чтобы пересмотреть заново свою жизнь.
Я по-прежнему ночевал с котами на чердаке, и, как ни странно, эти ночевки не доставляли мне ни особых затруднений, ни простуд. Отрадно было молиться в тишине, и эта молитва согревала сердце тихой радостью, хотя тянуло на кухню посидеть в тепле и поболтать с ребятами, чей смех и разговоры долетали до меня снизу, или побеседовать с отцом Пименом, который снова начал принимать участие в дружеских беседах за чашкой горячего чая. Ночные службы все больше становились нашей жизнью, и ко всем пришло желание ввести в службу Иисусову молитву.
В это время Василий Николаевич отправился проверить состояние пасеки. Заехав мимоходом на лошади в скит, он передал письмо из Сухуми от матушки Ольги. В нем батюшка, в ответ на наши вопросы, благословил нам читать кафизмы на утрени по четкам. На каждую кафизму определили по три четки, и по очереди, стоя, каждый из братии читал вслух одну четку Иисусовой молитвы. Остальные внимали и молча молились. Часто стало происходить так, что сердце, переполненное радостью от прошедшей службы, не могло остановить зарождающуюся в нем Иисусову молитву. Хотелось молиться еще и еще, пока я не засыпал на чердаке под мурлыканье пригревшихся котов.
Приближалось Рождество, и благодать этого святого праздника чувствовалась все больше и больше. Мне очень нравился ирмос «Христос раждается, славите…». Он так соответствовал незабываемым ночным службам, с непрекращающимся шорохом сыплющегося снега или с морозным скрипом шагов за окном, когда кто-нибудь выходил за очередной охапкой дров, что захватывало дух от радости и какого-то необыкновенного праздничного чувства. Даже ночные морозные звезды сияли в окне по особому, напоенные удивительной чистотой и радостью приближающегося Рождества.
Когда углубляешься в себя, кажется, что может быть ближе, чем я сам. И все же невозможно самому постичь, кто же это, говорящий – «я
