Круг перемен - Ирина Анатольевна Богданова
Они с Маринкой закатились от смеха, а потом Инна, сама не зная зачем, сняла с пальца бисерное кольцо собственного плетения и надела на палец скелета.
— Девочки в последнем ряду! Вы ждёте, чтобы вас выставили? — пресекла их веселье учительница.
Волей-неволей пришлось присмиреть, а когда лекция закончилась, Инна забыла про кольцо, и оно осталось у скелета.
— Ты теперь невеста покойника, — подколола Маринка на уроке математики, когда поняла, куда пропало колечко с пальца.
«Невеста покойника»… Лучше не скажешь. А Хеллоуин!
Прошлой осенью Олег лично вырезал из тыквы череп, вставил внутрь свечки и с беспечным хохотом завывал, изображая привидение. Кто же знал, что не пройдёт и полугода, как Олега положат в гроб и отнесут в крематорий… Глупые? Нет — дикие, дичайшие шутки, от которых мороз продирает по коже.
Инна быстро перебрала украшения. На дрожащих руках белым высверком блеснуло помолвочное кольцо от Олега. Она сняла его с пальца и добавила в общую кучку на продажу.
Рубить концы надо одним махом, а не терзать топором по кусочку. Вырученных средств точно хватит на пару лет жизни, если, конечно, ребята не приукрасили и цены на Бали действительно гуманные. Впрочем, Инна не поленилась помониторить сведения по интернету и уверилась, что Бали ей вполне по карману и она там не пропадёт, не умрет от голода. Ей отчаянно захотелось немедленно покончить со сборами и суетой, чтобы оставить прошлую жизнь в прошлом и никогда больше не возвращаться в кокон из холодного одиночества.
Она вспомнила, что забыла про фотокамеру — шикарную профессиональную «зеркалку» — ещё один подарок Олега. В раздумьях Инна закусила губу: взять камеру с собой на Бали или нет? Но каждый раз, держа её в руках, придётся вспоминать о… Нет! Нет и нет!
Затолкав драгоценности в сумочку, Инна легла на диван и закрыла глаза, пытаясь представить себя в тысячах километров от мрачной петербургской депрессии. Море, пальмы и шум воображаемого прибоя баюкали и успокаивали. Натянув на голову плед, Инна свернулась клубочком и задремала под негромкое бормотание телевизора, схожее с плеском океанской волны.
Село Загоруево, 1903 год
Сухонькая старушонка на пороге церкви, несмотря на лето, была обута в огромные валенки, грубо подшитые на пятках обрезками кожи. В скрюченных пальцах она держала здоровенную костяную иглу, которой ловко плела шерстяной носок.
— Ась? Не слышу. Говори громче. Отец Савватий тебе нужен?
Поверенный госпожи Беловодовой Платон Александрович Куделин покивал головой в знак согласия:
— Да. Где я могу его найти?
— А нетути! — Старушонка поддела иглой нитку и хихикнула. — В соседнюю деревню к куме наладился. Мабудь, к завтрему возвертается. Ты, барин, к старосте иди, вон по той улочке. — Острым подбородком она указала направление. — У него три дома рядком стоят, сразу узнаешь.
Куделин действительно с первого взгляда определил крепкие избы старосты, соединённые между собой короткой галереей. Видимо, староста имел двух сыновей. Обычно новую избу зажиточные хозяева прирубали, когда сыновья обзаводились своими семьями. Вроде как и вместе, но не кучно, и молодые под присмотром, и невестки не забалуют.
Куделин пожалел, что отпустил экипаж, нанятый на железнодорожной станции. Знать бы, что попа нет, заночевал бы в уездной гостинице. Хотя имеет смысл стариков порасспрашивать, а не полагаться на одни записи в метрических книгах. Он относил себя к дотошным адвокатам, не упускавшим ни единой версии. Мог бы, конечно, послать на розыски помощника, но захотелось лично послужить госпоже Беловодовой, тем паче что она просила исполнить поручение безотлагательно.
Староста оказался рядом с домом. Дородный, с седой бородой, расчёсанной надвое, в крепких яловых сапогах и сатиновой рубахе в горошек, он сидел на скамейке и смотрел, как босоногая девка в подоткнутой юбке веником-голиком трёт крыльцо.
Гостя он принял с улыбкой и сразу пригласил в избу.
— Беловодов, говоришь? Афиноген Порфирьевич? Да у нас, мил человек, почитай, полсела Боловодовых, потому как река наша — Белая. Ежели не лень тебе, то сходи на утренней зорьке, глянь, какие туманы стелются, — что парное молоко. — Староста сложил руки на животе и покрутил большими пальцами. — А уж что за Афиноген Порфирьевич тут в малолетстве проживал, не обессудь, не ведаю. Я ведь после Крымской войны родился и никакого Афиногена не упомню. Агафон был, ещё Африкан, его медведь-шатун задавил. Амфилохий был — тот одноглазый.
Куделин видел, что староста тянет время, но решил до поры до времени не перечить, тем паче что стол, куда его пригласили отобедать чем Бог послал, ломился от всяких яств. Тут тебе и щи с курицей из русской печки, и хлебушек, что перина пуховая, зайчатина со сметаной, мочёная клюква. А капустка-то, капустка! Белая, сочная, хрусткая — такая и городской ресторан братьев Самоквасовых не посрамит.
— Кушайте, барин, кушайте, — уговаривала дородная супружница старосты, выставляя на стол литровую бутыль мутного стекла с домашней наливкой. Судя по цвету — малиновой. — Сперва еда, а потом дело.
— Да какой из меня барин, — отмахнулся Платон Александрович, — я наёмный работник. Прислан разузнать, нет ли здесь родни Афиногена Порфирьевича Беловодова, он ведь родом из здешних мест.
Женщина хотела что-то ответить, но староста шевельнул бровью, и она боком юркнула за печь, только юбки взвились.
От наливки Платон Александрович отказался:
— Спасибо вам за хлеб-соль, но надо и честь знать. Я сюда не пировать послан. Пойду пройдусь по селу, поспрашиваю стариков, может, кто помнит Афиногена Беловодова или его отца, Порфирия Спиридоновича.
— Да зачем же вам утруждаться, Платон Александрович, — заюлил староста. — Я уже послал сноху баньку истопить. С дороги грех не попариться. А насчёт Беловодовых не беспокойтесь. Мой меньшой, Васька, всё вызнает доподлинно и вам расскажет в лучшем виде.
Он у меня куда как сообразительный. Летом реальное училище закончил! — Гордость в голосе старосты плеснула через край.
Уговоры старосты показались Платону Александровичу слишком подозрительными, и он решительно встал со словами:
— Благодарю, но всё же позвольте откланяться. Я человек подневольный и обязан лично выполнить поручение. Марфа Афиногеновна — хозяйка строгая, и мне перед ней ответ надобно держать.
Деревенский воздух пах дымом из труб, навозом и свежескошенной травой с ближнего луга. По обеим сторонам дороги теснились избы и избёнки, крытые дранкой. У справных хозяев срубы стояли на высоких подклетях и смотрели на мир тусклыми северными оконцами с резными кокошниками. Избёнки поплоше
