Щит веры – воину-защитнику в помощь - Иеромонах Прокопий (Пащенко)
Превозмочь естественный страх, возникавший, когда очередь ложилась недалеко от головы, временами не мог, но упорно полз и полз вперёд, всё время меняя направление. Конечно, хотел остаться живым, и почему-то верил, что Господь сохранит меня. Откуда пришла эта уверенность, сознание «останусь жить»?
Встреча в воронке от бомбы с Верой, крестное знамение, которым она крестилась, а по движению губ, и молилась, всколыхнули всю мою душу, и всё утраченное ранее, всё, чему учил меня отец, мгновенно вспомнилось, возвратилось и словно опалило.
До ДОТа оставалось совсем немного, ещё и ещё надо проползти, потом внезапно вскочить и бросить связку гранат в дверь или гранату в амбразуру. Немцы в ДОТе понимали, зачем я ползу, и несколько автоматов из разных точек одновременно ударили по тому месту, где я лежал. Сплошная завеса огня окружила меня, комки земли взлетали в воздух, а я, по милости Божией, жил вопреки всем жизненным и военным законам. Временами отдыхал, вжавшись в окоп, а потом по опустевшему ходу сообщения перебрался в сторону и вышел из зоны обстрела соседних ДОТов и автоматов. Немцы поняли это и прекратили обстрел — он был бесцелен. По-прежнему стрелял по мне «мой» ДОТ, к которому я полз, но и его очереди проходили теперь только надо мной — слишком близко я подполз.
Всё время, пока полз, истово молился, обращаясь к Матери Божией, своему святому, Сергию Преподобному, и к Господу. Огромные отрезки жизни высвечивались в единое мгновение, воспринимались иначе, чем ранее. Я не был один, со мной была молитва и Бог, который не оставит меня. Я полз к ДОТу, делал всё что нужно, для того чтобы его уничтожить, но молитва, несмотря на мои действия, всё время была со мною.
Не о спасении жизни молил, а о прощении и о том, что обязательно надо уничтожить этот ДОТ! Слишком много наших солдат убивал он, очень многих. Сейчас это был акт милосердия к сотням наших людей.
Положение, в котором я находился, с человеческой точки зрения, было безвыходным; так казалось ещё и потому, что вновь начался артобстрел немецких позиций и опасность быть убитым своим снарядом была больше, чем немецким. Не знаю, сколько времени пробыл в воронке, но даже отдохнул и опять пополз вперёд. Мешали связки гранат, болело избитое тело, израненное осколками от мин и снарядов.
Пулемёт из ДОТа по-прежнему стрелял по мне, но безрезультатно, а я полз и полз; очереди проходили высоко над головой, а я молился, взывая о помощи.
Оставалось метров двенадцать, я хотел встать и броситься к ДОТу, но вдруг из него выскочил немец и кинул в меня гранату, она упала рядом со мной, я успел схватить её за длинную ручку и бросить обратно, в этом не было ничего особенного, у немецких гранат время срабатывания запала на полторы-две секунды было дольше, чем у наших, этим я и воспользовался. Немецкий солдат был убит осколками гранаты, разорвавшейся в воздухе.
Вскочив, побежал и в открытую дверь ДОТа бросил связку гранат, в памяти осталась железная дверь, бетонный проём, грохот взрыва — и больше ничего.
Очнулся, голову кто-то держал; стояла абсолютная тишина, было темно, пахло кислым запахом взрывчатки, земля подо мной вздрагивала.
Голову поворачивали, вытирали лицо, пытались поднять и перевернуть. Ни рукой, ни ногой не мог двигать. Темнота и тишина напугали меня, но вдруг яростный гул боя внезапно ворвался, оглушив, и боль охватила всё тело.
— Куда его? — спрашивал мужской голос.
— Сейчас осмотрю, кровью залит, умрет! — сказала женщина и заплакала.
— Чего плачешь, раненых не видела! Одним больше, другим меньше.
— Да он ДОТ подорвал, сколько этим наших спас!
— Ну и что? Подорвал! Один что ли такой? Помоги, если жив — перевязывай и тащи в санбат, а я другими займусь.
Возможно, я вздрогнул, и женщина сказала: — Жив, жив! — и начала рвать пакеты с бинтами и перевязывать лицо, грудь, спину, задирая обмундирование, чтобы обмотать бинтом.
Ослепительный свет внезапно залил глаза, и я стал различать предметы. Перевязывала санитарка Вера; увидя мои открытые глаза, спросила:
— Ты слышишь, понимаешь?
Единственное, что я мог делать — открывать и закрывать глаза.
Сквозь отдалённый грохот разрывов до меня с трудом доходил её голос:
— Высоту два часа тому назад взяли, бой идёт далеко впереди. Тебя у ДОТа нашла, — вот, кажется, что понял из её разговора.
— Кончай с ним, вези в санбат! — сказал мужской голос. Вера втащила меня на неведомо откуда появившуюся плащ-палатку и поволокла вниз, к реке.
Маленькая, худенькая, она волокла меня, надрываясь из последних сил. Бой ушёл с высоты на Запад, но на высоту ещё летели снаряды: где-то в отдалении ожесточённо строчил пулемёт, стреляли из автоматов, в сопровождении наших солдат шли небольшие группы пленных немцев. Болтаясь из стороны в сторону на неровностях почвы, стал постепенно различать предметы. Опираясь друг на друга, впереди шли двое раненых — офицер и солдат. Офицер с трудом волочил ногу, солдат, скрючившись держался за живот.
Временами я терял сознание; приходил в себя, когда ударялся о камень, проваливался в воронку или яму. Еле-еле доползли до обвалившегося немецкого окопа. Офицер и солдат с трудом сели на землю, особенно плохо было солдату. Меня Вера оттащила в ближайшую воронку и свалилась рядом. Я был в сознании, вдруг раздалось шипение летящего снаряда, прогремел взрыв, и там, где сидели солдат и офицер, образовалась воронка. Веру и меня выбросило из нашей воронки и засыпало землёй. До падения снаряда я был недвижим, а здесь, отброшенный взрывной волной и засыпанный землёй, попытался сесть, сбросить землю и даже подняться.
Ухватившись за подбежавшую Веру, поднялся. Залитый кровью, без сорванной взрывом гимнастерки, почему-то в одном сапоге пытался что-то сказать и махал рукой — об этом через долгое время рассказала мне Вера. Плащ-палатка исчезла; держась за Веру и поддерживаемый ею, я медленно тащился к реке.
Через занятую высоту двигалось подкрепление, бежали пехотинцы, ползли самоходки, танки, тянули провода связисты, шли саперы; навстречу этому потоку медленно и осторожно тащились раненые, помогая друг другу. Видя, что наше командование подтягивает через занятую высоту резервы, немцы начали обстреливать её из тяжёлых орудий, снаряды падали один за другим, осколки поражали всё живое.
Вера тащила меня вниз.
— Миленький, помогай, помогай, — повторяла она, — Серёженька, отталкивайся от земли, помогай. Стреляют смотри как, помогай.
С неимоверным трудом, превозмогая усиливающую боль во всём теле, цепляясь за Веру, плёлся к реке. Закинув мою руку к себе на шею, спотыкаясь, качаясь, Вера