Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Сбоорник
Потом стал говорить: «Бодрствуй духом и не унывай! Помни, что сказал апостол: Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире (1 Ин. 4, 40). Вот ты теперь опытно дознал, что никакое искушение не попускается выше сил человека, но при искушении даст Бог и облегчение (1 Кор. 10, 13). Упование на эту помощь Божию подкрепляло и руководствовало к ревности и усердию святых молитвенников, которые не только свою жизнь провели в непрестанной молитве, но из любви поучали и открывали это и другим, при случае и времени. Об этом говорит святой Григорий Фессалонитский так: «Не только нам самим подобает по заповеди Божией молиться непрестанно, во имени Христа, но надлежит учить и открывать сие и прочим, всем вообще монахам, мирянам, мудрым, простым, мужам, женам и детям, и возбуждать во всех усердие к непрестанной молитве». Подобно тому говорит и преподобный Каллист Антиликуда: «Что ни умственное делание о Господе (то есть внутреннюю молитву), ни созерцательное ведение, и способы к простиранию души горе, не должно удерживать в одном только своем уме, но записывать, предавать писанию и изложению, общей ради пользы и любви». Да и Слово Божие говорит, что брат от брата помогаем, яко град тверд и высок (см. Притч. 18,19). Только в этом случае всемерно следует убегать тщеславия и охраняться, чтобы семя божественного учения не сеялось на ветер». Я, проснувшись, почувствовал в сердце моем великую радость, а в душе укрепление и пошел в путь мой далее.
После этого, спустя долгое время, и еще был один случай, пожалуй, и его расскажу. Однажды, именно 24 марта, я почувствовал непреодолимое желание, чтобы завтра, то есть в день, посвященный Пречистой Божией Матери, в воспоминание Божественного Ей Благовещения, причаститься святых Христовых Тайн. Расспросил, далеко ли церковь; сказали 30 верст. Итак, я остаток дня и всю ночь шел, чтобы поспеть к заутрени. Погода была самая ненастная, то снег, то дождь, и притом сильный ветер и холод. На дороге надо было переходить через небольшой ручеек, и как только вошел я на средину оного, лед под ногами проломился и я окунулся по пояс в воду. Так замочившись, я пришел к заутрени, отстоял ее и обедню, на которой Бог сподобил меня причаститься.
Чтобы провести тот день в спокойствии, без помехи духовной радости, я выпросился у церковного сторожа пробыть до завтра в караулке. Весь оный день я был в несказанной радости и сладости сердечной, лежал на полатях в той нетопленой сторожке, как будто покоясь на лоне Авраамовом: молитва действовала сильно. Любовь ко Иисусу Христу и Матери Божией, как сладостные волны, клубилась в сердце и как бы погружала душу в утешительный восторг. К ночи вдруг почувствовал я сильный лом в ногах да и вспомнил, что они у меня мокрые. Пренебрегши этим, я начал прилежнее внимать сердцу с молитвою и не стал чувствовать боли. Поутру хотел встать, но вижу, что не могу и пошевелить ногами; совсем отнялись и расслабли, как плети; сторож насилу стащил меня с полатей. Так я и сидел два дня недвижимый. На третий день сторож начал выгонять меня из караулки, говоря: «Если ты здесь умрешь, то поди хлопочи за тобой». Едва-едва я выполз кое-как на руках да и лег на церковном крыльце.
Так лежал я и здесь дня два. Люди, проходившие мимо меня, не обращали никакого внимания ни на меня, ни на мои просьбы.
Наконец, какой-то мужик подошел ко мне, сел да и разговорился. Между прочим, сказал: «Что ты дашь? Я тебя вылечу. Со мной самим точь-в-точь так бывало; я знаю от этого снадобье». – «Нечего мне тебе дать», – ответил я. «А в мешке-то что у тебя?» – «Одни сухари да книги». – «Ну так поработаешь ли мне хоть одно лето, если я тебя вылечу?» – «И работать ничего не могу, ты видишь, что я одной только рукою владею, а другая совсем почти высохла». – «Так что же ты умеешь делать?» – «Ничего, кроме того, что умею читать да писать». – «А, писать! Ну, научи писать мальчишку, сынишку моего, он читать-то маленько знает, а мне хочется, чтобы писал. Но мастера просят дорого, 20 рублей за выучку». Я согласился, и они со сторожем оттащили меня и поместили у этого мужика на заднем дворе в старой пустой бане.
Вот и начал он лечить меня, набрал по полям, по дворам и по помойным ямам целый четверик разных тлевших костей, и скотских, и птичьих, и всяких, перемыл, да перебил их помельче камнем, и положил в большую корчагу, закрыл крышкой, на которой была скважина, да и опрокинул во вкопанный в землю пустой горшок, а сверху корчагу толсто обмазал глиной, и, обложивши костром дров, жег их сутки с лишком, и, подкладывая дрова, говорил: «Вот это будет деготь из костей». На другой день откопал из земли горшок, в который натекло через скважину из корчаги с полштофа густой жидкости, красноватой, маслянистой и сильно пахучей, как бы живым сырым мясом, а кости, бывшие в корчаге, сделались из черных и гнилых так белы, чисты, прозрачны, как бы перламутр или жемчуг. Этой жидкостью натирал я свои ноги раз по пяти в день. И что же? На другие же сутки почувствовал, что могу шевелить пальцами, на третьи мог уже сгибать и разгибать ноги, а на пятый день стал на них и с палочкой прошелся по двору. Словом, через неделю совершенно ноги мои укрепились по-прежнему. Я благодарил о том Бога, да и думал сам в себе: «Какая премудрость Божия в тварях! Сухие, сгнившие, почти совсем предавшиеся земле кости такую сохраняют в себе жизненную силу, цвет, запах и действие на живые тела и как бы сообщают жизнь омертвелым телам. Это – залог будущего воскресения тел. Вот бы показать это тому полесовщику, у которого я жил, при сомнении его о всеобщем воскресении!»
Оправившись таким образом, я начал учить мальчика, написал вместо прописи – Иисусову молитву, заставил его списывать, показывая ему, как хорошенько выводить слова. Учить его было для меня спокойно, потому что он днем прислуживал у управителя и
