Петкана - Хабьянович-Джурович Лиляна
Полиевкт постоянно чернил меня за моей спиною. Ему это было не трудно. Он ведь был Патриарх! И всегда, когда хотел, мог сослаться на волю Божию! Нелегко мне было тягаться с таким противником. Ох, как нелегко!
А ведь когда-то мы с ним были в одном лагере. Когда умер мой супруг, необходимо было избрать нового императора и утвердить его власть. Говорили: «Народ хочет Никифора!» Какой народ?! Что он может знать, этот народ?! Народ всегда идет туда, куда его ведут. А вели его Полиевкт и я. Вели навстречу Никифору. Потом Полиевкт провозгласил себя благодетелем Отечества и отцом церкви, а меня объявил блудницей.
Говорили, что я коронованная шлюха, тщеславная интриганка, лживая и вероломная, готовая ради власти на любые преступления. Утверждали, что я всегда была такой. Я, дескать, отравила своего свекра и ближайших родственников моего мужа. Я насильно заключила в монастырь пятерых своих золовок, а свою свекровь Елену раньше времени свела в могилу. Вы только послушайте эту душещипательную историю! Старая императрица на коленях умоляет меня пощадить ее бедных дочурок! А несчастные принцессы, рожденные от благородного отца, коим изначально уготована была лучшая участь, горько рыдают в объятиях друг друга и взывают к милости Божией и к моему милосердию! Но жестокость моя была, оказывается, такова, что через нее даже милость Божия не могла пробиться к ним, бедным.
Так это изображал Полиевкт. И такими россказнями смущал народ. О склонности же юных принцесс к сплетням и тайной дипломатии он деликатно умалчивал. Молчал и о том, до какой степени любили они роскошь и всевозможные наслаждения. И о том, как он собственными руками совершил над ними обряд пострижения. А эти благородные девицы, пока на пол падали их пышные локоны, а Полиевкт звенел ножницами у них над ухом, визжали и сквернословили, как последние девки, вырывались из рук служителей, пытаясь разорвать на себе монашеское облачение, сыпали проклятиями и ужаснейшими богохульствами. В конце концов Патриарх был вынужден уступить им и позволил взять с собой в монастырь все их роскошные одежды, благовония и помады из Египта и Бхараты. Позволил им каждый день есть мясо и пить вино. После чего обвинил меня в том, что они нарушают правила жизни в святой обители и служат соблазном для прочих сестер.
Полиевкт был самым опасным моим противником. Он хотел, чтобы Никифор обул красные сандалии, а я, выходит, должна была отказаться от своего императорского достоинства. Он все-таки согласился нас обвенчать. И какое-то время молчал. Пока еще надеялся, что Никифор, даже будучи императором и моим мужем, все равно останется его духовным чадом.
Но когда Никифор признался ему, причем без всякого покаяния, что страсть ко мне — повелительнице его души и тела — значит для него больше, чем все обеты и обещания Богу и Патриарху, и что он все готов забыть в моих объятиях, Полиевкт решил очернить нас с ним в глазах народа. И во всем обвинил в первую очередь меня. Как будто это я была виновата, что набожность его бывшего любимца проистекала не из любви к Богу, а от отчаяния.
Он, как монах, казалось бы, все должен был знать о жертве! И тем не менее не хотел понять, что брак с Никифором был величайшей жертвой с моей стороны!
Когда умер мой страстный и прекрасный супруг, император Роман, мне было всего двадцать два года. Сердце мое превратилось в кровавую рану. А все нутро мое и чресла буквально выли по нему, как изголодавшаяся собака. Но я не могла предаться скорби по моему возлюбленному. Не могла оставаться неутешной вдовой. Ведь я была царица! А царица не имеет права утратить трон. К тому же я была еще и матерью и должна была сохранить престол для моих сыновей. «Как? Каким образом?» — спрашивала я себя, зная, что мне не на кого опереться ни в армии, ни при дворе. Все, что у меня было, так это моя необыкновенная красота. Да еще необычайное искусство, делавшее меня восхитительной любовницей. «Невелики эти две мои силы», — думала я. Но при этом знала, что они могут оказаться более чем достаточными при столкновении с мужской слабостью.
Двое мужчин представляли реальную угрозу для моих сыновей. И только они могли защитить меня с детьми друг от друга. Иосиф Вринга и Никифор Фока. Вринга был евнух. Стало быть, оставался только Фока. Здесь речь шла не о выборе. Выбора у меня не было.
Да, Никифор был из славного рода великих полководцев! И сам был прославленным византийским военачальником — особенно на фоне нашего трехвекового позора. Все его ценили и осыпали почестями. Но для женщины, привыкшей к ласкам императора, который был прежде всего непревзойденным любовником, вся эта ратная слава ровным счетом ничего не значила.
Фока был на тридцать лет старше меня. Грубый солдафон и урод. Его прикосновение было мне омерзительно, равно как и смрадное дыхание. Тем не менее я заманила его в свою постель. Стала сперва его любовницей, а затем и женой. Отдала свою красоту за его власть. Свое тело — за его душу. Свои страстные ласки — за его неуклюжую грубость и жалкий лепет о том, что он-де ради меня нарушил обет, данный Богу! Ради меня! Жалкий дурень! Да если бы у меня был выбор, он бы снова мог напялить рубаху своего дядюшки!
А Полиевкт называл меня развратницей. И даже сам брак наш объявил гнусным и преступным. Он, видите ли, только после венчания узнал, что Фока, оказывается, был крестным отцом одного из моих сыновей! Полиевкт! И его сплетни! Их распространяли попы и монахи. И прочие мои ненавистники. А народ принимал все это за чистую правду.
Они расхваливали эту безупречную девицу. И говорили, что она именно меня имеет в виду, когда говорит: «Покайтесь!» И когда со слезами повторяет: «Омойте грехи свои, а не только лицо». Она, мол, от Бога послана, чтобы призвать меня и Никифора к покаянию. Подобно тому как призывал к покаянию царя Ирода и его жену Иоанн Креститель. Так я сделалась царьградской Иродиадой! О, моим врагам только этого и надо было! Всё, как в старых сказках. Грех. Грешники. Призыв кпокаянию. Только на этот раз, вместо полудикого отшельника, вестником воли Божией выступала красивая и нежная девица.
«Чистота Параскевы — зеркало царицыной гнусности!» — говорили сторонники Полиевкта. И тысячи слабоумных повторяли это за ними.
О, как я желала разбить это зеркало вдребезги!
Воистину, гневу моему не было предела!
Однако я умела обуздывать многие свои страсти. К тому же история и жития святых недвусмысленно свидетельствовали: жалок и достоин презрения тот правитель, кого потомки помнят только благодаря его жертвам. Что бы ни говорил Полиевкт, я все-таки была не Иродиада. Я не желала убивать эту девушку и делать из нее святую. Хотя, кто знает, может быть, в конце концов и пришлось бы это сделать. Чтобы заставить ее замолчать. Чтобы она больше не появлялась на улицах и в церкви. И чтобы народ больше не глазел на нее. И не смел меня с нею сравнивать.
Не знаю, молилась ли она Богу о том же, о чем и я, но только в итоге Он смиловался над нами обеими. Когда я услышала, что она исчезла из столицы, я долго благодарила Его, стоя на коленях и усердно кладя поклоны, чего давно уже не делала. И обливалась слезами — к собственному немалому удивлению. Я щедро оделила милостыней всех нищих и бедняков, которых удалось застать в тот день в лечебнице при Влахернской церкви. И повелела в течение семи дней возносить в царьградских церквах благодарственные молитвы Господу. Но никому не поведала истинную причину своей радости. И не призналась в этом даже тогда, когда в народе стали поговаривать (я сама это слышала), что всю эту шумиху с милостыней и колокольным трезвоном я самым бесстыдным образом, на позор Никифору, устроила лишь для того, чтобы отпраздновать ратную победу и счастливое возвращение своего любовника, Иоанна Цимисхия.
ПЕТКАНА
Все, что посылает нам Бог, все, с чем мы сталкиваемся по воле Его (даже если это происходит с другими, а мы — лишь невольные свидетели), — все это может быть знаком Его десницы, указующей нам путь. Всякая встреча, любой разговор, пусть и самый незначительный с нашей точки зрения, может содержать в себе ответ на вопросы, что давно мучили нас и которые мы тщетно пытались разрешить. Нам надо только научиться видеть. Слышать. Распознавать. И тогда мы откроем присутствие Вездесущего в нашем сердце и услышим глас Его.
