Круг перемен - Ирина Анатольевна Богданова
Само собой, Паша соврал, что понятия не имеет про девушку, потому что несколькими минутами позже в смартфон пришло короткое сообщение с адресом.
* * *
— Инночка, третий день не могу до тебя дозвониться. То занято, то ты не отвечаешь. — Мамин голос источал напор и оптимизм. — Как у вас погода? У нас весна во всю мощь. Мы с Йораном съездили погулять в Стокгольм, хотя на пароме изрядно помотало. Ветры ещё большие. Там на пароме я услышала про взрыв в петербургском метро. Какой ужас! Хорошо, что ты не пользуешься общественным транспортом, иначе я бы с ума сошла от беспокойства.
Инна включила громкую связь и положила телефон на диван рядом с собой. Обхватив руками колени, она мечтала оказаться в вакууме, без звуков, без запахов и без мыслей, тёмным клубком ворочавшихся в голове.
— Представляешь, в Стокгольме встретила свою однокурсницу из института. Тридцать лет не виделись, хотя жили рядом, и надо же, где встретились! Она была такая тощая, что её поддразнивали воблиной, а теперь стала толстая как бочка. Мы с ней гуляли по Гамластану и вспоминали, как в нищие студенческие годы покупали одну бутылку молока на троих.
— Мама, Олег погиб.
Мама запнулась на полуслове:
— Не может быть! Как?
— Несчастный случай в бассейне.
Инна чувствовала, что говорит вязко и медленно, но по-другому не получалось.
— Инна, я немедленно к тебе еду. Сколько сейчас? Три часа? — Мама порывисто вздохнула. — Два часа на дорогу до Выборга, потом пару часов до Питера. Ну вот, к восьми успею.
— Мамочка, пожалуйста! Я тебя очень прошу! Умоляю, не приезжай! Я хочу побыть одна.
Она выключила телефон и натянула на голову плед, словно пушистая ткань имела способность отгородить, погасить новую волну горя.
Близ уездного города Успенска,
1893 год
В тишине кабинета хорошо думалось. Марфа любила рабочие часы с аккуратными стопками документов на зелёном сукне письменного стола и запахом типографской краски от свежей прессы, доставленной к утреннему чаю из города.
«Новым управляющим Министерства путей сообщения назначен Сергей Юльевич Витте».
— Это хорошо. Его рекомендуют как дельного человека. Наши акции будут расти. — Марфа отложила газету и взглянула на Коломыйкина. Он вымученно улыбнулся, собирая на лбу складки пожелтевшей кожи. Марфа забеспокоилась: — Да ты здоров ли, Архип Иванович? Может, тебе на воды съездить?
Коломыйкин опустил голову и перебрал звенья золотой цепочки на часах в кармане жилета.
— Не хотел тебя тревожить, Марфа Афиногеновна, да, видно, придётся. Хочу подать в отставку. Сил совсем не осталось, едва ноги волочу. Голова работает, а тело отказывает — видать, старость в бараний рог скрутила. Всей душой рад бы тебе служить, но не могу.
— Как же так, Архип Иванович? Не может быть! Неужели ничего нельзя сделать? Поезжай в столицу, к лучшим лекарям, я всё оплачу!
Марфа взяла руки старика в свои и с отчаянием заглянула ему в глаза.
Он сжал её пальцы:
— Денег у меня и своих хватит, Марфенька, спасибо вам с батюшкой, не обижали заработками.
От того, что он назвал её Марфенькой, как в детстве, стало совсем горько.
— Архип Иванович, умоляю, живи долго. Не бросай меня, пожалуйста.
Коломыйкин протяжно вздохнул:
— Замуж бы тебя отдать, под защиту мужа, но прав был батюшка, когда взял с тебя слово остаться в девушках: если невеста богатая, то на её казну одни вороны слетаются да каждый в уме уже барыши подсчитывает. Им душевная красота не надобна, такие только рады будут тебя в могилу свести и землицей припорошить. Я по городу сразу слух пустил, что за своими дочками большого приданого не дам. Схитрил, конечно, в обиде не останутся, но зато алчные женихи не позарятся. А ты у нас одна из самых богатых девиц в уезде. Был бы жив Афиноген Порфирьевич, он нашёл бы тебе пару по чести и по сердцу, а так ты сама себе хозяйка, вот тебя и норовит каждый облапошить. Слава Богу, Господь тебя умом наделил, глупостей не наделаешь. А насчёт нового управляющего не беспокойся, я себе наилучшую замену нашёл — не пожалеешь.
Архип Иванович замолчал, вынул часы, щёлкнул золотой крышечкой с затейливой гравировкой, но на циферблат не посмотрел.
— И ещё одно, Марфа Афиногеновна. Даже не знаю, как приступить.
— Значит, скажи как есть. Небось опять плохое?
— Да нет. На этот раз… — Не договорив, Коломыйкин достал из сафьяновой папки длинный конверт и протянул Марфе. — Я взял на себя смелость написать в швейцарскую клинику знаменитому профессору Годе. Он делает операции на лице, и, говорят, очень успешно. В общем, решай сама.
Она решилась распечатать конверт ближе к вечеру. Подходила к столу, брала его в руки, перечитывала обратный адрес, написанный жирным готическим шрифтом, и клала обратно на стол. Распутье. Снова распутье. Каков бы ни был ответ от швейцарского профессора, он всколыхнёт всю её жизнь, уже налаженную, выверенную и понятную.
Она вышла в сад, прогуляться к любимой яблоне, осыпанной нежными бутонами. В гуще деревьев переливчато и самозабвенно выводил трель невидимый соловей. Круглая клумба полыхала белыми звёздами нарциссов с ярко-жёлтыми сердцевинками. Природе не было дела до людских тревог и забот. Марфа посмотрела на окно кабинета, за которым её дожидалось письмо, могущее изменить её судьбу.
— Господи, помоги и вразуми.
Когда она взяла нож для разрезания бумаг, пальцы чуть дрогнули, и разрез получился кривой. Она заставила себя остановиться, просчитать до десяти и лишь тогда медленно прочитала ответ несколько раз.
Профессор Годе извещал госпожу Беловодову, что благодаря новой методе пересадки кожи с других частей тела и иссечению рубцов достигается отменный результат исправления недостатков на лице. Если имеется необходимость, то профессор даже может исправить форму носа и посоветовать новейшие кольдкремы своего изготовления для поддержания красоты.
Заканчивалось письмо оптимистичным итогом, что всего несколько тысяч рублей (далее следовала сумма, эквивалентная небольшому особняку на окраине столицы) — и ваш профиль станет безупречным!
Марфа зажгла свечи в канделябре, дёрнула за сонетку и приказала принести себе чаю с лимоном, покрепче и послаще.
Иногда нужен не совет, а плечо, в которое можно уткнуться, и руки, что протянут платок вытереть слёзы. Глоток за глотком она пила чай со вкусом одиночества и понимала, что никуда не поедет, никакую операцию делать не станет, — если Господь создал её такой, то так тому и быть. Да и батюшке дано слово не выходить замуж, а без мужа к чему красота?
