Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова
Дед посмотрел на неё тем взглядом, каким родитель смотрит на неразумное дитя, и взял валенки:
— Подай сюда финку.
Поморщившись от резкого движения, он отрезал финкой голенище и ножницами выстриг из них стельки.
— Так-то оно лучше будет, а то и десяти километров не одолеешь.
Хотя двигался дед через боль, полученная радиограмма, казалось, влила в него новые силы.
Пока Катя одевалась, дед сунул в дерюжный мешок две сырые картофелины, затянул толстыми верёвками — получились лямки.
— Давай, Надюха, беги за рацией, а я пока боеприпасы достану.
Когда рация и комплект питания были уложены в мешок, дед заставил Катю забрать себе ещё тёплую картошку из чугунка.
Она пробовала возразить, но дед цыкнул:
— Знай помалкивай! Мала ещё мне указывать. На, лучше рассуй по карманам.
На столе горкой лежали лимонки, гранаты и пистолет «вальтер» с полной обоймой. Потом дед отдал ей компас, часы и батарейный фонарик, а сам взял ухват и скинул с полки над входной дверью кучу тряпья.
Вытянув шею, Катя увидела посылочный ящик — в точности как посылка с сахаром от тёти Люды.
— Что это, дедушка?
Дед хитро расплылся в довольной улыбке:
— Здесь у меня гостинчик для фрицев припасён. Я эту посылочку со взрывчаткой давно заготовил и проволочку к ней протянул. А теперь давай-ка накрути проволочку на ручку двери, а то у меня руки дрожат. Поняла, что будет? Только фашисты начнут дверь дергать, сразу же моё взрывное устройство и громыхнёт. А в нём заряд такой, что ауфидерзейн фрицы вместе с домом.
Катя удивилась:
— А как же мы уходить будем?
— Ой, Надюшка, ты чисто несмышлёныш. А окошко на что?
Дед вздохнул и тяжело осел на лавку:
— Посидим, что ли, напоследок. Помолчим.
Пока они сидели молча, Катя взяла жилистую дедову руку и легонько сжала твёрдые, корявые пальцы. Всё, что она могла сейчас сказать, звучало бы пусто и незначительно.
Выйдя через окно, они добрались до кромки заледеневшего поля, на которое тускло светила ущербная луна. Следы терялись в клочьях свежего снега. Когда продрались сквозь камыши к гладкому льду реки, дед остановился и, срывая дыхание, спросил:
— Прислушайся, Надюшка, что услышишь?
Пробивающийся сквозь вьюгу звук низко дрожал на одной ноте.
Чтобы лучше слышать, Катя оттянула край платка:
— Будто мотор какой-то.
— Точно! За нами приехали. Машина буксует. — От ледяной крошки, секущей по глазам, дед зажмурился. — Сейчас жахнет.
Далёкий гром, расколовший тишину, подтолкнул их двигаться дальше, по колено проваливаясь в вязкую снежную массу. Если бы не река, они бы давно заплутали среди воя метели и белой пелены.
Часто Катя тревожно оглядывалась на деда, который двигался из последних сил, сникая с каждым шагом. Одолев горку за сосновым бором, он совсем сгорбился и с тяжёлым хрипом просипел:
— Всё, Надюшка, здесь наши дорожки расходятся. Мне направо, тебе налево. Давай тут прощаться. Нам надо успеть до рассвета километров по пять пройти. И ещё, внучка, когда услышишь, что наши взяли Великие Луки, то знай — там есть и частичка нашей с тобой победы.
«Так вот о чём был тот документ!» — поняла Катя.
Дед прошёл немного вперёд, но не устоял на ногах и упал на колени, распластываясь на снегу тёмной корягой.
— Дедушка! — Она стрелой метнулась к нему. — Дедушка! Не пущу! Не пущу одного!
— Погоди, внучка.
Отстранив её руки, дед задремал. На его веки, бороду, щёки мело снегом, как на покойника. Катя сгорбилась рядом:
— Дедушка…
Она говорила это про себя, беззвучно, но он открыл глаза, тускло блеснувшие белыми ледышками:
— Приказываю: иди!
— Я устала, посижу минут десять, — решила схитрить Катя, с ужасом думая, что если она уйдёт, то дед больше никогда не встанет.
Он погрозил пальцем:
— Нельзя уставать, внученька. Война идёт. Ради победы, ради Ленинграда держись. Мин берегись. Поля вокруг хуторов обходи. Сколько выдюжишь, столько и топай, не сдавайся.
— Не пойду без тебя, — твёрдо сказала Катя, — хоть убей меня — не пойду!
— Что?
Подбросив вверх непослушное тело, дед поднялся на ноги и тряхнул Катю за плечи:
— Кругом марш!
Она упрямо продолжала стоять на месте, глядя ему прямо в лицо остановившимся взглядом, полным боли и сострадания.
Дед сорвал зубами варежку, сунул руку в карман и вытащил пистолет, приставив его к своему виску:
— Или ты уходишь, или застрелюсь на твоих глазах, выбирай.
Развернулся и тихо побрёл в сторону леса.
Линию фронта Катя пересекла через десять дней.
* * *
К концу 1942 г. обстановка под Ленинградом продолжала оставаться сложной: войска Ленинградского фронта и Балтийский флот были изолированы, сухопутной связи между городом и Большой землей не было. В течение 1942 г. Красная армия дважды предпринимала попытки прорыва блокады. Однако и Любанская и Синявинская наступательные операции не увенчались успехом. Район между южным побережьем Ладожского озера и поселком Мга (так называемый «шлиссельбургско-синявинский выступ»), где расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами было наикратчайшим (12–16 км), был по-прежнему занят частями немецкой 18-й армии.
8 декабря 1942 г. Ставкой Верховного главнокомандующего было принято решение о подготовке к прорыву блокады Ленинграда[55].
* * *
Когда Сергей услышал русскую речь, то едва не взорвался от неистово захлестнувшего счастья. Под ухом Ваня сумасшедше орал «Ура!», а Ненашев отбросил в сторону автомат и, высоко подняв руки, двинул навстречу бегущим:
— Не стреляйте, мужики, мы свои. Свои! Гитлер капут! Капут ему, сволочуге! Хана, понимаете!
Чтобы не навести фашистов на след партизан, полуторку пришлось затопить. Сергей лично загнал машину подальше от берега и похлопал рукой по капоту:
— Прости, ласточка. На войне убивают не только людей.
Полетевшая под колёса граната по-весеннему вздыбила прозрачную на изломе корку льда, и полуторка вздрогнула словно живая. Цепляясь за жизнь, она задрала капот кверху, в последний раз глядя в небо слепыми фарами.
Предварительно машину разгрузили. Кузов оказался забит ящиками с консервами и макаронами.
— Пусть фрицы на диете посидят, — с яростью сказал Ненашев, — а то военнопленных одной брюквой кормят, пока сами консервы жрут. — Он рывком закинул автомат за спину, запрокинув лицо к звёздам. Сергей увидел, как в уголке его глаза блеснула влага.
При свете ручного фонарика ящики по цепочке передавали из рук в руки.
— Эх, и набьём пузо, — с улыбкой в голосе порадовался заросший до ушей командир отряда капитан Жежелев. — Теперь с голодухи не помрём. Не зря я печёнкой чуял, что надо в эту сторону с разведкой идти. — Он звучно хлопнул себя посередине живота. Видимо, предполагалось, что там у него печёнка. — И провиантом запаслись, и новобранцев заполучили. —
