О Воскресении, Смерти и Сатане - Ефрем Сирин
Как возлагает он свой жезл на мертвый лик младенца[37],
Гиезий-вор забрал свой жезл и мир живых покинул.
Явился Елисей-пророк, смиряясь, возрастал он, –
Сей удивительнейший муж во глубь пустынь сокрылся!
Но я его и там нашла, поймала взглядом облик
Того, кто жизни светлость дал угасшему дитяти.
Ах, как я счастлива была, хотя бы и на время,
Не ведая, что мертвецов мятеж меня низвергнет.
В смятенье свет узрела я на лике Моисея,
Сиянья славы. Первый взгляд исполнен был смущенья,
Зато второй бесстрашен был, последний, смертоносный.
Когда явился Моисей, весна цвела в Шеоле!
Паслась на нежных трупах я, как на лугах привольных,
Шестьсот ведь тысяч[38], как один, тогда расстались с жизнью.
Тогда презренный Иисус, и кроткий, и бессильный,
Ничто не значил для меня. Пускай больных целил Он,
Расслабленных Он поднимал, и множил люду хлебы…
А ныне хлеба нас лишил, отнявши пропитанье,
И Смерть и сумрачный Шеол познали муку глада.
Сколь громким было торжество безлунного Шеола,
Когда я в бездну низвела всех сыновей Корея.
Мне Сатана великий пир устроил и роскошный,
Когда левитов разделил[39]. То крин медовомлечный
Забил мне из песков пустынь. И грешных мириады
Втекали в сумрачный Шеол. А ныне правых толпы
Живыми из него грядут к сиянью горней жизни.
Да, Моисей в Шеол низверг живых, в ловушку смерти,
Но воскрешает Иисус, и мертвые восходят
От смерти к милой жизни вдруг, восстав из рва истленья.
5
О, сколько счастья дал мне день фанатиков-зелотов,
Они насытили меня клинков багряной влагой!
Ревнитель Финеес, пронзив стремительною медью,
Мне на конце копья принес изысканное блюдо[40].
Сплетенье сладострастных тел Зимри́ и нежной Хазвы
На вертел насадили мне – тельцов двух тучных разом.
И так вкусила Хазву я, начальникову дочку,
Не тронув Иаира дочь[41], что Иисус похитил.
6
Кадила Аарона дым[42] меня повергнул в ужас –
Его меж мертвых и живых победно утвердили.
Но худшим был мученьем Крест, отверз гробов он входы[43].
Он, Крест, который гибель нес святому Иисусу,
Сгубил меня. Стыдится ль тот воитель пораженья,
Над кем победу одержал могучий ратник смелый?
Но я испытываю стыд моей сильнейший скорби,
Ведь власть повержена моя Мятежником распятым.
Я Финеесовым копьем печали улучила:
Остановило острие чумы набег ужасной[44].
Тот меч, который охранял от века древо жизни[45],
Меч утешенья и скорбей, лишил Адама Рая.
Дрот Финееса отдалил народ от смерти лютой.
Но копие, что на Кресте пронзило Иисуса[46],
Какою мукою меня пронзило нестерпимой!
Христу был нанесен удар: я тяжко восскорбела.
Из Иисуса истекли кровь и вода по смерти:
Омытый ими, жизнь обрел Адам и в Рай был принят.
Жрецами моих уст живых являлись Саддукеи.
За мыслью гналися моей ученые их споры,
Им предводительницей я, Смерть мудрая, служила:
„Нет воскресения“ – они уверенно вещали.
Но Иисус ответил им словами из Писанья.
Постигла я ответа смысл, и возопила в страхе:
Он рек: „Я Авраамов Бог, живых, а не истлевших!“[47]
Я ликовала бы тогда, когда слова простые
Реченья звучного Его остались только сказкой.
Но Он на деле воскресил
