Алехандро Ходоровски - Психомагия. Воображение как основа жизни
Что вы вынесли из этих хэппенингов?
Я обнаружил, что люди совершают во время акций то, что никогда не посмели бы сделать в нормальных обстоятельствах. А когда предоставляешь им реальную возможность сделать это в благоприятных условиях, практически никто не колеблется. Если бы я тебя спросил, что бы ты хотел сделать публично, я уверен, что ты ответил бы сразу же, а если бы я создал для этого условия, ты был бы счастлив принять участие в игре…
Ну…
Приведу несколько примеров. В шестидесятых годах я основал группу «Паника», в которую вошли не актеры и артисты, а просто энтузиасты-нонконформисты, ищущие возможность самовыразиться. Собрав их на центральном дворе школы Сан-Карлос, я предложил подумать, что бы им хотелось сделать, а я тем временем поищу возможности это реализовать. К нашему движению в то время присоединился знаменитый художник Мануэль Фельгерес. Он решил устроить публичную казнь курицы, а из ее крови и кишок создать абстрактную картину, в то время как его жена, одетая в нацистскую форму, пожирала кукурузные лепешки с курятиной.
Экий образец хорошего вкуса… Очень тонко. У вас много примеров такого рода?
Сотни! Одна девушка захотела танцевать обнаженной под африканские ритмы, и чтобы бородатый мужчина в это время покрывал ее тело пеной для бритья. Другая пожелала появиться в образе классической балерины, в пачке, но без трусов и помочиться, изображая умирающего лебедя. Один студент, будущий архитектор, раздобыл манекен вроде тех, что стоят в витринах, и разрубил его топором от живота до гениталий (до того места, где у него были бы гениталии, не будь он манекеном), а потом извлек из дыры связку колбас и вытряхнул сотни стеклянных шариков. Другой студент переоделся в своего преподавателя математики и принес большую сумку, набитую яйцами. Он без передышки сыпал алгебраическими формулами и одновременно методично, одно за другим, разбивал яйца о собственный лоб. Третий притащил большой белый железный горшок и несколько литровых бутылок молока. Он взобрался на горшок с ногами и, поливая себя молоком из бутылок, принялся декламировать стишок из тех, что всегда читают в День матери. Длинноволосая блондинка в черных чулках с жемчужинками на щиколотках ковыляла на костылях и кричала во все горло: «Я невиновна! Я невиновна!» Она вытаскивала из-за пазухи куски сырого мяса и швыряла его зрителям. Потом уселась на детский стульчик, и парикмахер обрил ее под ноль. Напротив нее стоял автомобиль, набитый безглазыми и безволосыми кукольными головами всех размеров. Взвизгивая «Это я! Это я!», бритая блондинка принялась забрасывать ими зрителей. Юноша в смокинге с натугой вытолкал на середину сцены ванну, накрытую покрывалом. Судя по немалому весу, ванна была не пустой. Юноша вышел и тут же вернулся, неся на руках девушку в свадебном платье. Потом он сорвал с ванны покрывало – ванна оказалась полна крови, – и начал ласкать невесту, ее грудь, бедра и ноги, пока наконец, возбудившись до крайности, не уронил ее в кровь. Тут же он взял живую змею и принялся тереть ею невесту, а невеста пела оперную арию. Еще одна, необыкновенно привлекательная женщина, эдакая голливудская вамп, одетая в длинное облегающее золотое платье, вышла, поигрывая большими ножницами. Со всех сторон к ней ползли смуглые мужчины с огромными бананами в руках. Громко хохоча, красотка срезала бананы ножницами…
Да, примеров немало. Кое-кто увидел бы в этих описаниях недурную коллекцию призраков… Вы говорили о целебной силе этих представлений, но не было ли тут опасности скатиться прямиком в эксгибиционизм?
В те времена в Мексике запрещалось совершать публичные действия, имеющие откровенно сексуальный подтекст. Мне не нужны были конфликты с правосудием, так что я контролировал происходящее и отказывал в участии тем, чьи выходки могли расценить как преступления против нравственности. И еще я старался держаться подальше от наркотиков. Но хочу подчеркнуть: мои ограничения распространялись только на это. Как-то один полоумный сожрал на сцене живого голубя. Ажиотаж, обмороки, возмущенные статьи в газетах… Но посадить меня – как это неминуемо произошло бы, если бы речь шла сексуальном скандале, – не могли. Все прочее было разрешено, все, кроме секса.
Это вы говорите о внешних ограничениях, о законах страны. А если бы их не было?
В США хэппенинги частенько выливались во что-то вроде оргий, участники курили марихуану, ласкали друг друга… Меня неоднократно приглашали присоединиться, но я всегда отказывался, я давно понял, что эта дорога никуда не ведет, там тупик. Это просто скрытая форма порнографии, а порнография деструктивна, и вместо желанного освобождения мы попадаем в новое рабство.
Давайте вернемся к истории о стручке перца и бабочке. Если хэппенинг – это действие, а не противодействие, то где проходит та грань, за которой осознанная акция превращается в потерю контроля, и на волю вырываются демоны, готовые нас пожрать?
Грань очень, очень тонка, в этом-то и кроется опасность такого рода практик. Внезапно я обнаружил, что окружен людьми, понимающими под хэппенингами исключительно вандализм и порнографию. Я не стал поддерживать их в их желании принять участие в моих акциях. Опыт поэтических актов, полученный мной в юности, научил меня стремиться к позитиву. Сложно объявнить, что такое «позитив»… Можно сказать, что позитив не противоречит жизни и ее проявлениям, тогда как «негатив» – это все, что связано со смертью и разрушением. Тонкость же вот в чем: целебный театральный акт сам по себе требует вступить в общение со всем тем темным и насильственным, постыдным и подавленным, что прячется в человеке. Сколь бы позитивна ни была цель, любой акт несет с собой определенный «негатив».
Застаиваясь внутри нас, эта черная энергия, эти разрушительные силы подтачивают нас изнутри, и наша задача – не дать им вырваться наружу, а найти способ «проветрить» их и изменить. В этом и заключается алхимия театрального акта – он превращает тьму в свет.
Какую, не побоюсь этого слова, гигантскую ответственность вы на себя брали! Вам не казалось, что вы рискуете, играя в ученика чародея?
Уже нет. Конечно, я рисковал и рискую, просто потому что опасность – это часть жизни. Если люди желают жить, скрючившись в своем маленьком мирке, нимало не интересуясь, как в нем все устроено, бессмысленно навязывать им хэппенинги. Лучше остаться дома и посмотреть телевизор. Но сейчас я предлагаю свои знания, я опираюсь на свой опыт, накопленный за десятилетия, а тогда, в Мексике, у меня этого опыта еще не было. К тому же в то время я выступал не как целитель, а как артист, человек театральный в поисках самовыражения. Другое дело, что по ходу моих изысканий я обнаружил целебное воздействие театрализованных акций на их участников. Но это был побочный эффект, приятное дополнение. Не следует вырывать мои тогдашние опыты из контекста. Хотя сейчас, оглядываясь назад, я признаю, что совершил в то время некоторое количество ошибок. Например, сегодня прилюдное поедание голубя кажется мне вредной и тлетворной выходкой. Но я и сам не ожидал ничего подобного! Я и представить себе не мог, что тот человек способен на такое, он никогда мне не говорил, что у него на уме. Когда я увидел, что он принес живое существо, я забеспокоился, мне сразу показалось, что это чересчур… Да, то было безумное время, и я был безумцем. Но ведь человек мудреет, учась на собственном сумасшествии.
А вы никогда не боялись потерять контроль над теми силами, что вы пробудили? Ни разу не случалось, что эфемерная паника перешла в панику настоящую?
(Смеется.) Можно сказать, что несколько раз я был близок к потере, но меня все время хранили какие-то таинственные силы. Помню, на меня произвело сильнейшее впечатление, когда Джерри Ли Льюис поджег в конце концерта пианино. Это навело меня на мысль тоже поджечь пианино в ходе представления и спровоцировать панику. В другой раз, в Американском центре в Париже – эта акция вошла в историю, – я хотел вынести на сцену корзину с живыми змеями, чтобы бросать ими в публику. Можешь себе представить, какой конец света наступил бы тогда? Но какое-то шестое чувство подсказало мне отказаться от моего замысла. Глазами души я увидел страшную панику в зале, сердечные приступы, люди толкаются, бегут к выходу, затаптывают упавших… Кажется, я избежал настоящей катастрофы.
Расскажите, пожалуйста, о каком-нибудь хэппенинге, который все-таки вышел за установленные вами рамки и стал для вас своего рода инициацией.
В те времена я был молод и довольно хорош собой, и у меня было некоторое количество обожательниц. Четыре из них решили разыграть странную сценку. В Мексике принято запивать текилу острым томатным соком, он называется сангрита[10]. Поэтому на стол всегда ставят две бутылки – одну с текилой, другую с сангритой. Девушки поднялись на сцену и поднесли мне текилы. Когда я отпил из бутылки, пришел врач, взял у каждой немного крови и слил ее в стакан. Теперь мне подали стакан со словами: «Выпей же сангриты, выпей сангриты из вен твоих учениц». Меня отчетливо встряхнуло, для меня это было чересчур, и вместо того чтобы приложиться к стакану, я пустился в долгие рассуждения о хлебе и вине, о приобщении крови Господней и тела Христова, о Тайной вечере, но внутри меня все отчетливее звучал въедливый голосок, твердивший, что если уж мне достало мужества организовать эти хэппенинги, я должен иметь мужество, чтобы пожинать плоды рук моих. В конце концов я решился, но когда я захотел омочить губы в крови, оказалось, что она уже свернулась! Как я мог отказаться от участия в свобственном хэппенинге, я – создатель эфемерной паники? В общем, мне пришлось не выпить, но съесть кровь моих учениц…
