Ольга Обнорская - Сад Учителя
Все родственники Ольги Борисовны скептически относились к, так называемым, «Лялиным чудесам и к её потусторонним увлечениям». Близка Ольга Борисовна была, несмотря на большую разницу в возрасте, лишь со своей двоюродной сестрой Верой Алексеевной Волынской. В. А. Волынская сначала увлеклась индийской философией, но потом обратилась к православию. В возрасте 20 лет Лялю выдали замуж за богатого купца Попова; этот брак был заключён не по любви, но дал Ольге Борисовне некоторую самостоятельность и независимость. Сразу же после замужества Ольга Борисовна устроила в своём московском доме литературный салон, который посещал иногда и Маяковский. Её пригласили работать в частный театр, она рисовала художественные этюды, привлекавшие насыщенностью света и воздуха, писала стихи.
У неё родился сын Гоша, он погиб на фронте в Отечественную войну.
Когда ей было около 30 лет, она вторично вышла замуж за Л. С. Всеволжского. Они были вместе до 1936 г., события которого так резко изменили всю её жизнь. В письмах 1936 г. она писала о своём втором муже: «…Наша любовь была незаурядной, и он никогда не может оставаться мне чужим…» или «…Я очень страдала, прощаясь с ним… Я уже оторвалась от него и знаю, что всё, что было пережито с ним, — это прошлое». Отсутствие духовного родства с Л. С. и близкими делали её жизнь в их окружении сложной, и по её признанию «…расставание это было неизбежно. Теперь я могу всецело быть тем, что я есть, не таясь и не искажая своего облика». Они до конца оставались добрыми друзьями.
Весной 1936 г., по-видимому уже не в первый раз, она приехала в Гуарек. Встречи и беседы с Учителями, оформление этих бесед в виде поэтической рукописи «Сад Учителя», а также знакомство и встречи с А. Н. Обнорским оказали большое влияние на её дальнейшую жизнь. В своих письмах осенью 1936 г. к А. Н. Обнорскому, своему будущему мужу, она писала: «Я себя ощущаю иной, чем была весной, словно века пролетели над моей головой и словно во мне отболела и умерла целая часть моей жизни и из всех этих развалин появился… цветок…» В этих же письмах она вопрошает его: «Боитесь ли Вы последовать за мной? Или, вернее, нам обоим последовать за нашей судьбой. Учитель повелел мне самой вопрошать Жизнь, а не ждать, что кто-то будет её решать». И в другом письме: «Ваша любовь помогла мне уйти ещё дальше и невозвратимее оттуда, где нет места моему внутреннему Я. Вы мне нужны как друг, охраняющий цветок моего сердца, который есть основа моей жизни, и Вы — охранитель её». Связь с Учителями продолжалась всю её последующую жизнь. Последнее её посещение «Сада» заканчивается так: «Встань на колени, — сказал Учитель, — и я благословлю тебя на великое счастье, на великую муку и на свершение…» В октябре 1936 г. после беседы с Учителем она записала такие Его слова: «Надо иметь мужество, очень много мужества, я бы сказал, отваги и огня в сердце, чтобы без прикрас встретить все эти трудности пути». Они оба вступили на этот путь, и трудностей впереди оказалось действительно много, но их глубокая любовь, преданность общему делу, мужество и устремлённость к Высшему — всё это помогло им выстоять до конца. Бракосочетание состоялось в декабре 1936 г. Брак их был духовный, и до конца своих дней они относились друг к другу с большой нежностью. А. Н. Обнорский снял комнату у своего друга Г. В. Шталя на Фонтанке, куда и привёз свою «синюю птицу»; там она встретила войну и блокаду. О начале войны Ольга Борисовна узнала в поезде, возвращаясь в Ленинград из Лазаревской. А. Н. Обнорского отправили на Ленинградский фронт, и Ольга Борисовна осталась в Ленинграде, чтобы быть рядом и, может быть, хоть редко, но видеться или получать от него весточки. В октябре 1941 г. его перевели на Волховский фронт, и встречи стали практически невозможны, оказии с весточками очень редки, почта работала плохо, и она осталась одна, страдая от невзгод, борясь с собой и надеясь на встречу. В те дни она писала мужу на Волховский фронт: «…Сегодня почему-то особенно грустно на сердце. Пушки грохочут не переставая. Как страшно сейчас жить! Как страшно… И знать, что всё это плод наших деяний и что вся эта ненависть — порождение наших сердец… (27.10.41) …Сердце всё плачет и плачет и не может успокоиться. Словно свет померк и жизнь остановилась. И вдруг я услышала по-французски «…будет успех, ты увидишь, не кричи; вернётся радость, как всегда … Твои страдания пройдут. Не углубляй их. Это всё. Твой друг К. …» Как будто бы сердцу стало легче. Всё же я не одинока. И есть друзья, которые не оставляют меня… (28.10.41).
Несмотря на «невыносимый холод», постоянные бомбежки и «голодное существование», она «всё же борется изо всех сил» и в январе 1942 г. пишет: «…Я хоть и барахтаюсь, а всё же крепко люблю жизнь и за всё ей благодарна. Она ко мне всё же очень милостива, другим гораздо хуже… Под Новый год я ничего не имела “пророческого”, и в сердце нет вдохновения… Но всё же берегу цветок сердца, иногда он светит “цветом персика”… Думаю, что всё надо пережить и ничего не требовать…»
Февраль 1942 г. мог стать последним месяцем её жизни. Из писем февраля 1942 г.: «…Интересно знать, до каких пределов дойдут наши муки? Нет хлеба, я не получала уже два дня хлеба. Питаюсь остатками “твоих крох”. Скоро мне совсем нечего будет есть. Мы не имеем писем, газет, радио, света, тепла, хлеба и воды. Что ещё можно отнять у нас? Жизнь? Но она уже и так еле тлеет, а у многих и отнята…, …У меня ничего нет. Варю жиденький “супчик” и съедаю 250 г хлеба. Это всё. Но скоро и “супчик” варить будет не из чего. Думаю, что так я ещё не жила! Сегодня ночью был сердечный приступ…, …Я живу по инерции. Только мысль о тебе держит меня. Кажется, словно всё счастье померкло в мире и никогда уже не будет его… Я очень слаба, и временами меня охватывает большая печаль. Ходит сыпняк. Я спокойна. В сущности, я уже исстрадалась, чтобы мне как-то цепляться за жизнь, если её придётся оставить. Но хотелось бы видеть тебя очень, очень. Во имя любви к тебе я осталась здесь летом и приняла все крестные муки, которые только достались на долю человека, и во имя этой же любви я не имею сил ехать теперь, не повидав тебя». И несмотря на «все крестные муки», в её стихотворении от 19.02.42 по-прежнему звучит лейтмотив продолжающейся жизни:
Научи меня снова смеяться,О, Боже,Снова ликовать перед ТвоимПрестолом,В котором развернуласьВселеннаяВ своём простом великолепии.Научи меня снова грустить,О, Боже,Перебирая все моинесовершенства,И возлагать свои упованияНа Твоё бескрайнеевсепрощение.
А двадцатого февраля она делает в своих письмах-дневниках последнюю запись: «Ну что же это такое? Я совсем запухаю. Под глазами какие-то опухоли, глаза затекли, стали малюсенькие. Неужели это начало конца? Неужели я так и не увижу тебя? И меня зашьют голую в рогожку и потащат как бревно в общую яму в объятия чужих мертвецов. Не хочу, не хочу! Алёша, спаси меня! Вырвись, отзовись, приезжай за мной! Без тебя я не уеду. Я должна тебя видеть. Ведь во имя тебя, мой Алёша, я терплю всё это! Я должна тебя видеть! Я выстрадала это право! И я люблю тебя невыносимо!»
И зов её был услышан: муж приехал, чтобы спасти её, и третьего марта 1942 г. из поезда на Вологду она уже напишет ему: «…Мои отёки сходят. Только сейчас я вижу, как сильно было отёкшим лицо и руки. Чувствую себя бодрой и спокойно принимаю всё… Как быстро пролетела наша встреча! Как мало мы были вместе! Это как сон…» Из Вологды на санитарном поезде она благополучно доехала до Перми, где прожила в семье отца мужа — Н. П. Обнорского, до весны 1943 г. Жить было легче, чем в блокадном Ленинграде, но всё равно тяжело. Н. П. Обнорский был заведующим кафедрой иностранных языков Пермского университета и поэтому продуктовую карточку имел не рабочую. Семья была большая, жили в холодном бревенчатом доме. В июле 1942 г. у дочери Н. П. Обнорского родился сын, продукты приходилось обменивать на молоко. Очень давила тоска по мужу. Она писала ему: «Я хочу жить к тебе поближе! Ах, Алёша, как тревожно мне за тебя! Мне ничего не нужно в жизни — только ты. Жить нам вдвоём, в полном понимании друг друга и помощи друг другу, а через нашу любовь давать свет кругом всем, кто вступит в неё». В этот период она так оценивает своё назначение в жизни: «Я крепче и глубже начинаю понимать, что я могу дать людям. О, очень малое или огромное (это зависит от них!), но слово одно: Радость. Вне этого я не хочу жить. Я должна быть чистой, как листик берёзы, вымытый утренней росой. Яркой, как луч солнца в полдень, и светлой в каждом своём проявлении. …Я прожила жизнь и шла по грязи много раз, но сердце я сохранила и потому осталась чистою». Из Перми она переписывалась со своими родственниками и друзьями, которые были разбросаны войной по всей стране: «Все пишут, что плохо живут, но как помочь?» Большую часть денег, которые получала по аттестату как жена военного, отдавала в семью, остальные — рассылала. В начале 1943 г. она делает попытки получить через военкомат разрешение на переезд из Перми в деревню на Запад, ближе к фронту, надеясь, что так будет легче встретиться с мужем. Пермь была закрытым городом, и присланных мужем из военной части документов оказалось недостаточно, чтобы получить разрешение и приобрести в железнодорожной кассе билет на выезд. Время шло, получение необходимых документов затягивалось, и Ольга Борисовна решается пешком уйти из Перми. Она была очень мужественным и сильным человеком. Ещё стояли морозы, в лесу лежал снег, кроме того, на ноге у неё была незаживающая трофическая язва, но всё это её не могло остановить. Подробности её пешего перехода (от Перми до Буя около 900 км) неизвестны, но дальнейшая её переписка с мужем идёт с мая 1943 г. из деревни Починок Ярославской области. Деревня эта находится в 18 км от поселка Сусанино на реке Шача, между Костромой и Буем. Жить было по-прежнему тяжело: «…у меня нет ни крошки хлеба и нет муки… С карточкой хлебной, конечно, не торопятся, и когда выдадут хлеб — неизвестно…». Кроме того, постоянно нужны были дрова; получить их через сельсовет оказалось практически невозможно, и приходилось почти каждый день ходить за ними в лес, зимой на лыжах. А. Н. Обнорский в это время был на Волховском фронте в должности начальника штаба артиллерии дивизии, и летом 1943 г. им удалось провести несколько дней вместе в деревне. Летом она перешла жить из избы в сарайчик, «продуваемый ветрами». Часто уходила в лес, на реку, рисовала этюды, собирала грибы и ягоды. Заучила на память несколько (7–8) гимнов Шри Рамакришны и распевала их, бродя по полям:
