Бодхи - Твердые реки, мраморный ветер
Звук шагов приблизился. Кто бы это ни был, он встал прямо перед входом в туалет и стоит. Почему он стоит? Почему не дергает за ручку? Кто это? Европеец? Пусть это будет турист. Зачем он тут? Не знаю, не знаю, ну надо ему сюда, зачем ему сюда надо? Надо. Зачем? Не знаю, надо. Может он извращенец? Точно, он извращенец. Он путешествует с женой, и у себя в комнате не может делать того, что делает наедине с собой в туалете. В туалете на этаже он не хочет – мало ли кто ночью проснется и тоже захочет в туалет, а он - извращенец этот – не хочет, чтобы ему мешали, он еще днем присмотрел этот нужник и весь день представлял, как ночью он придет сюда и займется своим непотребством, что-нибудь наверное очень развратное, подсмотреть бы! Может быть он даже засовывает себе в попу искусственный толстый фаллос и дрочит, одновременно трахая себя в попу! Если я так делал, почему он так не может делать… И снова предательский член совершенно ни к месту затвердел. Почему он стоит – тот, кто там? И вдруг расширившимися от ужаса глазами я увидел, что веревка, которая придерживает дверь, натянулась! Он – тот – тянет дверь на себя! Совершенно не соображая, что делаю, я вцепился в веревку. Тянуть дверь на себя нельзя – ТОТ поймет, что здесь кто-то есть. Пусть думает, что дверь закрыта изнутри, ну закрывают его на ночь официанты. И вдруг – резкий удар прямо в дверь! Страх пронизал с ног до головы, как тогда, когда сволочь дворник ударил меня по голове. Снова тот панический страх, и это больше не глубокое озеро где-то в кратере, это – пылающий очаг вулкана, страх выплеснулся и потек, не своими руками я расстегнул ширинку и выпустил наружу член – он стоял так же сильно, как тогда, и ему было слишком больно в штанах, и странная, дикая смесь предоргазменного возбуждения и первобытного ужаса. И еще один удар в дверь! Туристы так не делают, так что это – там, с той стороны? Я взялся за член, потому что взяться было больше не за что, и, словно ожидая этого, тот извергнулся в сильнейшем оргазме, струя за струей, прямо в дверь, а если ТОТ услышит?? Я попятился, и вдруг нога провалилась прямо в дырку. Потеряв равновесие, я больно ударился бедром, нога провалилась глубоко и ступня погрузилась прямо в дерьмо! Волна отвращения и боли в бедре накрыла меня, уже ничего не соображая я вылез, извиваясь, из дыры, и лежал, без сил, не смея пошевелиться. Растревоженная куча дерьма воняла ужасно, бедро болело так, словно кость была сломана, но я знал, что это не так, потому что если бы в самом деле кость была сломана, боль была бы в сто раз сильнее. Снова шаги – человек, кто бы он ни был, уходил, и когда все затихло, я заплакал от отчаяния, потому что понял, что никогда не осмелюсь открыть эту дверь…»
Ганс встал, подошел к холодильнику и взял колу, по пути включив освещение в застекленном микро-музее минералов. Андрей с Йолкой жили в «аквамариновой комнате», и десятка два крупных аквамарина, красиво подсвечиваясь, лежали за стеклом. Внизу была наклеена табличка, сообщавшая, что этот камень улучшает карму для такого-то знака зодиака, что он способствует пищеварению и поднимает тонус и прочее и прочее - хрень для религиозных туристов. Но камни были действительно красивыми, и Андрей подошел и рассматривал переливы нежно-голубого цвета, пока Ганс пил свою колу.
«… Проснувшись, я секунд десять или даже двадцать лежал без движения, - продолжил Ганс. - Память просыпалась медленно, блокированная чувством свершившейся трагедии, но в конце концов сонливость прошла окончательно и я все вспомнил. Верить в то, что мне вспомнилось, совершенно не хотелось, и я судорожно старался оттянуть как можно дальше момент неизбежного принятия действительности. Неожиданно, чувство облегчения словно пролилось на меня живительным дождем. А что, собственно, произошло? Да ничего! Два бокала французского красного вина натощак, сумасшедший русский с рюкзаком (я даже фыркнул от смеха), впечатлительность моей натуры – все это сыграло со мной дурную шутку, и теперь я вымазался в дерьме, лежу в обоссанном нужнике и мне холодно. Ну и что страшного? Сейчас глубокая ночь, все спят, я выйду отсюда, пройду к себе в номер – какое счастье, что я не пожалел лишних десяти долларов и снял комнату с раковиной и туалетом! Часы показывали пол-второго. Стирка, помывка – под холодной водой будет мерзко, я поежился, но куда деваться? В три утра я уже смогу залезть в теплую постельку (я еще раз возблагодарил себя за предусмотрительность – за то, что взял дополнительное одеяло к себе в номер) и все забудется, как сон.
Кряхтя, я приподнялся, стараясь не особенно шевелить испачканной ногой. Боли уже почти не было. Еще надо будет пол помыть в коридоре гэстхауза, мелькнуло в голове, ведь пока я дойду до номера, пол будет испачкан. Неловко приподнявшись, я поскользнулся и чуть не грохнулся снова на пол, но успел подставить руку, левой ногой с силой ударив в стену туалета. Раздавшийся грохот среди абсолютной ночной тишины прозвучал особенно громко. Я старался быть настолько беспечным, насколько это было возможно, заняв себя мыслями о том – где я возьму мыло и к какому часу завтра моя одежда высохнет. Если бы при падении нога ударила в дверь, то уже сейчас она была бы распахнута и путь был бы открыт. Эта мысль пришла совсем некстати. Она была совершенно ни к чему. Не надо воспринимать ее всерьез, вообще не надо о ней думать, не надо о ней думать, не надо думать о том, что дверь могла бы уже быть открытой, потому что я сам сейчас открою ее, и об этом тоже не надо думать! Я уже почти кричал про себя, но было уже поздно – момент, если он вообще и был когда-либо, был уже упущен – я уже не мог изображать спокойного уравновешенного человека, и страх толчками выплескивался откуда-то изнутри. Как ни странно, это подействовало даже успокаивающе. Я признался себе в том, что вся эта попытка была заранее обречена, что страх все равно возник бы с той же силой при первом же прикосновении к двери. По крайней мере сейчас я ясно осознавал свое положение, и понимал также, что это положение отвратительно. До утра как минимум я ничего сделать не смогу. Я знал по своему опыту, как ночные страхи исчезали совершенно без усилий с первыми проблесками утренней зари. Бывало, что маленьким мальчиком я дрожал от страха под одеялом, не смея высунуть и кончика ножки, но как только под одеяло пробивался свет, страхи исчезали и я тут же о них забывал. Приступы эти случались не часто – в основном тогда, когда я, ложась спать, начинал думать о том, что будет, когда я умру. Умирать страшно не хотелось, а между тем смерть казалась очень близкой в силу своей принципиальной неизбежности. Страх смерти сменялся каким-то совершенно иррациональными страхами, ночные тени становились все более и более угрожающими, так что я постепенно забирался полностью под одеяло, тщательно подоткнув его со всех сторон, а затем нырял туда с головой, хотя и понимал, что будет душно, но так я по крайней мере мог заснуть.
Я снова вспомнил о русском, и неожиданно - чуть ли не с симпатией, словно к собрату по несчастью. Где он сейчас? Спит в своей комнате? А может быть в своей вечерней тренировке он ошибся и унесло его в неведомые страны и времена? Я заметил, что рассуждаю о перемещении в пространстве-времени как уже о совершенно простом факте, но тормозить себя не стал – все равно до утра я пригвожден к этому нужнику, будь он проклят, а страшилки, хоть и пугают, все же приносят с собой впечатления. Может быть я когда-нибудь книгу напишу. Точно! Научно-фантастический рассказ, и опишу эту историю, и в моей истории человек, запертый в туалете, утром обнаружит себя в совершенно новом мире, в каком мире… ну например в шестнадцатом веке. Нет, это скучно, да и не знаю я ничего про шестнадцатый век – вроде как дерьмово там все было, каждый за себя, все бегали с луками и стрелами, жизнь мало что стоила, эпидемии всякие, религиозный фанатизм. Я постарался припомнить – это когда такое было, что людей сажали в тюрьму за то, что они смеялись на улице или одевали одежду не черного цвета. В Швейцарии где-то. А, не было тогда Швейцарии, были отдельные кантоны. В Женеве это было, вот где, Кальвин навел там порядочек похлеще сталинского… нет, не хотелось бы туда. Я постарался представить – куда бы я хотел заслать своего героя, но ничего не придумывалось, а холод становился все более ощутимым.
Начав покачиваться на месте, вскоре я стал подпрыгивать. Это, конечно, было несколько шумно, и не хотелось бы опозориться, если меня тут застанут в таком виде, но холод донимал. На память стали приходить истории, которые раньше я считал выдумками, про то, как для защиты от змей вокруг палаток кладут веревку – якобы змеи по непонятной причине не могут через нее переползти. Волки почему-то якобы не могут пробежать под веревкой с красными флажками. А я не могу открыть дверь злосчастного нужника… Холод под утро становился все более нестерпимым, и подпрыгивания уже не помогали. С одной стороны это вызывало тревогу, а с другой несло успокоение – то, на что я не мог решиться из-за мистических страхов, я смогу сделать под влиянием холода - силы столь же неумолимой, как голод или жажда. Теперь, когда я представлял, как меня тут найдут, вытащат испачканного в дерьме, с разорванной штаниной, как будут смотреть словно на сумасшедшего, парализующего стыда уже почти не возникало – все равно это неизбежно, так не замерзать же тут насмерть. Я даже испытал прилив гордости за то, что у меня хватило сил признать свою невозможность самостоятельно покинуть этот заколдованный сарай. Единственное, что целесообразным было бы сделать, так это привлечь минимум внимания. Для этого я начну стучать в стенку туалета понемногу, чуть-чуть, и может быть туристы даже и не обратят на это внимания – мало ли что там с утра делают непальцы.
