Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

– Так вот, понятно тебе или нет, а давай чеши отсюда побыстрее. Это ты усвоил, малый?

– Ага! Спасибо!

Вот это Ваня и правда понял сразу! Он немедленно вчистил в сторону лестничного пролета. Чашку из невесомого фарфора он так и нес в руке… Потом никак не мог вспомнить, в какой именно момент чашка бесследно исчезла, словно ее никогда не было.

В некоторых отношениях оказался Ванюша умен и в своей группе ничего не говорил. Рассказал, что проверил он этаж, все в порядке… В этот вечер он высосал водяры больше, чем высасывал обычно, тем самым вызвал добродушные насмешки – что ж с того?!

В некоторых отношениях оказался Ванюша глуповат – на следующий же день побежал в большое серое здание, в КГБ, и рассказал там внимательному дяденьке с пронзительными глазами, кого видел в здании Института, при каких обстоятельствах. Дяденька задал очень много вопросов; даже Ваня понял, что его ловят на противоречиях. Но противоречий в речах Вани не было, потому что он ничего не соврал, а как раз старался рассказывать все как можно более точно.

Кроме того, в этот день Ваня оказался в заведении, где ему кололи иголкой сгиб локтя, вводили какую-то сыворотку под кожу, задавали раз по тридцать одни и те же вопросы про пьющего дядюшку и про то, не падал ли он с крыльца вниз головой. Ванюша не падал, он так и сказал тетеньке, которая его допра… в смысле, расспрашивала.

Потом с Ванечки взяли подписку, что он не будет разглашать ни своего приключения, ни всего, о чем беседовали с ним в большом сером здании. Ему намекнули, что, может быть, он раскрыл заговор шпионов и тайный притон китайских и американских агентов, что об этом – молчок, а уж они всем, чем надо, займутся.

Ванечка оказался человеком, который умеет делать выводы, и больше не совался никуда.

В большинстве же отношений оказался Ванюша Иванов самым обычным человеком – не очень умным и не очень глупым. В надлежащий срок закончил он институт, уехал к себе в село, где тоже жил просто и разумно: быстро женился, завел двоих детей и хозяйство – частью крестьянское, построенное на обработке земли, а частью охотничье, промысловое.

Наверное, его «случай» можно было бы отнести на счет пьющего дядюшки, неумеренного употребления водки им самим, наследственного отягощения и так далее. Все можно, если бы не одно обстоятельство… Дело в том, что корпус Сельскохозяйственного института, выходящий на улицу Мира (Воскресенскую), – это бывший жилой дом Николая Гадалова – богатейшего из красноярских купцов.

В 1920-е годы перебывало в нем выше крыши разных советских учреждений, все и не перечислить, а с 1935 года расположился Сельскохозяйственный институт.

В этом огромном здании, где жила и большая семья, и многочисленная прислуга, у каждого были как бы свои излюбленные места. Например, один из сыновей Николая Гавриловича, Алексей Николаевич, сделал себе кабинет для общения с узким кругом друзей, компаньонов и знакомых. Сделал как раз в той аудитории, в которую неосторожно вошел Ваня. Сам же Ваня же ничего об этом не знал тогда и никогда не узнал впоследствии. Я его не стал просвещать и не знаю, кто бы за такое дело взялся.

Во всяком случае, я после этого рассказа лучше понимаю вахтеров, которые не любят уходить далеко от дверей и хорошо освещенных привходовых частей, углубляться в недра старинного здания. Что они видят и слышат, я не знаю. Не исключаю, что они не видят и не слышат решительно ничего, что это просто интуиция подсказывает им, где их место, а куда ходить не стоит.

Еще я теперь верю в рассказы некоторых студентов. В то, что иногда в аудитории, где читают лекции по «Истории КПСС», раздается странный звук, больше всего напоминающий сдавленное хихиканье. Могу себе представить, как забавлялись Гадаловы, их друзья, родственники и компаньоны, даже их случайные знакомые, слушая официальные советские бредни.

Мифы енисейской навигации

Рабство тогда было везде… Но лоцман на Миссисипи рабства не знал.

До появления гражданской авиации во многие районы севера можно было попасть только одним способом – по реке. Допустим, из множества сел и деревень на юге края еще можно было приехать по зимней дороге: это в тех местах, естественно, где были лошади и, соответственно, было кого запрягать в сани, когда установится зимник. Но даже из богатых русских деревень на лошадях вывезти можно не так уж много. То есть вывозили и кожи, и шкуры, и мороженое мясо, и замороженное молоко. Это замороженное кругами молоко почему-то особенно поражает воображение многих жителей Европы. А почему, собственно? Наморозить в кастрюле молоко совсем нетрудно. Потом молоко выколачивают из посуды, и получается ровный, удобный для отсчета круг. Такие круги легко накапливать хоть всю зиму, было бы желание. Я еще своими глазами застал эту торговлю молочными морожеными кругами. В 1950-х – начале 1960-х мороженые молочные круги на базаре продавались так же обычно, как говядина или барсучий жир. Впрочем, барсучий жир – это для жителя Европейской России, особенно обеих столиц, тоже из области экзотики.

Ну вот что можно увезти на санях, даже если ездить несколько раз в зиму? Продукцию охоты – шкуры, жир, мясо. Мясо и то не все, потому что туша лося потянет килограммов на триста, а сани поднимут от силы килограммов четыреста, если кони хорошие и если считать с ямщиком, одетым тепло, а тем самым и тяжело. Можно вывезти продукцию животноводства – шкуры, кожи, шерсть, то есть то, что весит поменьше, а стоит все-таки побольше. Мясо можно везти в город только тогда, когда город не очень уж далеко; по опыту, возили километров за двести-триста. Молоко повезут с еще меньшего расстояния – километров сто или двести.

А самая главная продукция крестьянина – хлеб? Эту главнейшую «продукцию» везти важнее всего: возможность торговать зерном делает хозяйство товарным, экономически состоятельным. Но везти хлеб труднее всего: хлеб тяжел и сравнительно дешев, если брать по весу, то дешевле мехов, даже дешевле кож. До появления пароходов сибирское крестьянство вывозило хлеб по воде. Но много ли увезешь на веслах (если плыть по течению) или если тащить лодку бечевой, по-бурлацки (против течения)? Крестьянство обрекалось на полунатуральное хозяйство – на то, чтобы самим и потреблять то, что произвели.

Впрочем, это мы пока говорим о местах обжитых, населенных. О местах, где давно проложены дороги, где пашни вытеснили тайгу, а сельские жители мало отличаются от жителей московской или воронежской губерний. К северу от Ангары лежат очень малодоступные для человека области с совсем другими правилами жизни.

Три огромные реки впадают в Енисей – Ангара, Подкаменная Тунгуска и Нижняя Тунгуска. Ангару тоже называют иногда Верхней Тунгуской, но Ангара – река совсем другая. На Ангаре при всей суровости климата, коротком лете, зиме с морозами порядка 50 градусов – на Ангаре растут сосновые леса, как и под Красноярском. На Ангаре можно с трудом, но все-таки вырастить хлеб. Плохой, но урожай той же самой ржи или пшеницы, что и в пятистах, и в тысячи километров южнее. На Ангаре вполне могут жить русские и могут жить так же… ну, почти так же, как в более благодатных местах.

На Подкаменной Тунгуске условия уже совсем другие. Тут нет сосновых лесов, тут растет опадающая на зиму лиственница. Тут вечная мерзлота, на десятки, на сотни метров вглубь от поверхности вся толща земли прослоена кристалликами льда. Попробуйте копать эту землю – и под лучами солнца земля оплывет, яма потеряет форму, превратится в грязную лужу. Летом вечная мерзлота оттаивает сантиметров на 30–50, не больше. Неприхотливая лиственница разбрасывает цепкие корни везде по этому поверхностному слою. Стоят деревья далеко друг от друга, каждому из них нужно пространство. Даже на юге Сибири лес порой удручает европейца – очень уж низкий! На Украине, на юге Российской Федерации сосновый лес достигает высоты в 20–25 метров. У нас – только метров 15, ведь сосна тоже любит и теплое, долгое лето, и хорошо прогретую почву…

Лиственничный лес Севера – это место, попав в которое, европеец и не поймет, что он в лесу. Редко стоят деревья высотой в 8, в 10 метров. Между ними – кочки, кочки, кочки, и все покрыты сплошной щеткой оленьего мха, лишайника ягеля. Дорог здесь нет. Вообще нет. С Ангары на Подкаменную Тунгуску еще ведут так называемые «вьючные тропы». То есть тропы, где можно вести за узду навьюченную лошадь. На самом севере и таких «вьючных троп» нет, потому что нет лошадей. Нет для них корма; все, что съест лошадь, предстоит сначала завезти в сии приятные места.

Расстояния чудовищные. Между маленькими, жмущимися к реке поселочками из 2–3, самое большее из 5 изб – километров по 200, по 300, по 500. Даже сегодня в Эвенкийском национальном округе плотность населения – 1 человек на 76 квадратных километров.

На севере есть только два способа передвигаться: на лодке и на оленях. На лодке вы проедете далеко не везде, потому что все реки на Севере очень порожистые, далеко не через все пороги вы сумеете проплыть.