Олег Платонов - Мастера государственной измены
Он весьма хвалил кн. Репнина и сказывал, что в нем сделалась великая перемена. Барон этого Гине полюбил, и он жил с ним; после того князь приехал в Москву, и Гине их познакомил, и барон с ним видался. Сколько продолжалось его с князем знакомство, не помню, но кажется, что до самого отъезда. Я слыхал от кн. Трубецкого, по словам бароновым, великие о нем похвалы. По отъезде бароновом в Берлин продолжали с князем знакомство Поздеев и Гине по его препоручению. А по возвращении бароновом из Берлина, во время которой бытности своей писал он упоминаемое представление в Берлин, в 1786 году в конце виделся он с кн. Репниным один раз, и после свидания сего слышал я от кн. Трубецкого, что барон Шредер князем Репниным недоволен и видеться с ним более не хочет, а хочет знакомство свое совсем прервать. Причину сего мне не сказали, а только что барон князем крайне недоволен, и барон больше с ним, кажется, и не видался. По отъезде бароновом с Кутузовым в Берлин опять в 1787 году, кажется, года через два или больше, не помню, виделся с князем Репниным кн. Трубецкой и советовал ему познакомиться покороче с Ив. Вл. Лопухиным; но сам ли он ему о том сказал или через Поздеева, сего не помню, и от того времени кн. Репнин состоит в знакомстве с Лопухиным.
По содержанию сего ответа, хотя и дозволено было кн. Репнина принять в орден, но он, барон, по неудовольствию своему на него или по другим каким причинам только не исполнил этого, а по отъезде его и нельзя уже было исполнить сего и доныне по причине присланного с бароном запрещения с наступления 1787 года прервать всякие собрания и принятий никаких не делать, хотя же и позволено кого принять, до того времени, покуда прислано будет опять дозволение, а сего позволения еще нет, и оного в Берлине Кутузов и дожидается. И потому я уверен, кн. Репнин еще не принят.
По последнем этом отъезде барона Шредера кн. Трубецкой этот ответ перевел с немецкого языка и дал мне списать для себя; конца же сего ответа не дал, почему так и остался недоконченным.
Дополнение. В дополнение сказанного о кн. Репнине: что он принят только в теоретический градус; но кем принят, бароном ли во время его знакомства или после сего, верно не помню. Право же главного надзирателя дал ему Ив. Вл. Лопухин. В сем градусе и ныне он состоит. В орден же он не принят, хотя и позволение было его принять по сказанной там причине. А что князь Репнин действительно и по сие время не принят, то сие и список, данный мне Ив. Вл. Лопухиным, во взятых у меня бумагах доказывает, потому что кн. Репнин в том списке показан только в теоретическом градусе, с правом главного надзирателя.
О том, что у нас связь с берлинскими братьями, и что переписка с ними есть, и что Кутузов там живет, кажется, должен знать кн. Репнин, ежели еще не от Шредера, то от Ив. Вл. Лопухина; однако ж, верно сего не знаю. По сему 22 пункту моего показания, равно и в сем дополнении употребляемые мною слова: не знаю, не помню, помнится — не из укрывательства, но истинно в прямом смысле и без всякого обмана и коварства.
Что касается до бумаги: ответ приората на представление Сацердо-сово, то поистине показание мое справедливо и не ложно о том, что бумага сия или ответ писан не ко мне, но к барону Шредеру. Ежели же бы ко мне, то и представление было бы от меня, а не от барона, чего во всем том ответе нет, и мое имя Коловион даже нигде не упоминается. По переводе же сего ответа князем Трубецким дал он мне его списать не по праву, что я должен иметь у себя сей ответ, но по доверенности его ко мне.
Возражение. В сем пункте явно он себя обличает, что он преступил должность верноподданного, но, однако ж, говорит, что-де к Шредеру писал кн. Трубецкой, а что-де на то Шредер писал, что-де Трубецкой письма не показывал; о сем, кажется, надобно спросить князя Трубецкого, а притом взять и подлинное Шредорово письмо.
23. Вопрос. В письмах ваших найдено сделанное вами положение, чтобы иметь тайную типографию; то и должны объяснить, для каких причин оную завели, где, кто оною управлял и что в оной печаталось?
Ответ. О типографии тайной показал я в ответе моем в 15-м пункте искренне и верно, со всеми обстоятельствами. А здесь в пополнение того с искренностью доношу, что кроме книг, показанных в 15-м пункте, в сей типографии ни одной строки печатано не было; и заведена была единственно для печатания сих книг, а управляли оною мы двое с Ив. Вл. Лопухиным. По взятии же сих книг в деревню кн. Черкасского, как показал я в 15-м пункте, чем печатание оных прервалось, и перевезены литеры и станы опять в прежнюю типографию.
Возражение. О тайной типографии и какие печатаны книги, в сем пункте ответа его сказано; из сего заключить можно, что они, может быть, и другие вредные печатали книги, о коих еще правительству доныне неизвестно.
24. Вопрос. Предлагал ты сборищу, чтобы составить комитет для перевода систем древних народов и для богослужения; а как в России богослужение и обряды уже установлены, то за сим никакое богослужение и обряды, а паче египетские и жидовские, кои не основаны на Евангелии, терпимы быть не могут, то и сказать вам, на какой конец вы такие системы, кои развращают учение российской церкви, заводить заботились?
Ответ. Совсем не могу вспомнить, чтобы я такое предложение делал; помню я, что в Дружеском обществе предлагал я о том, чтоб из членов, которые могут, взяли на себя собрать хрестоматию для четырех языков: греческого, латинского, немецкого и французского; разве не предлагал ли еще о переводе книги о нравах, обычаях, законах, богослужениях, науках и проч. всех древних народов; то ежели это мною предложение делано, так делано оно так, как о переводе исторической книги; сию же книгу не помню кто мне расхвалил; но и сего совсем не помню, где предлагал и как.
Возражение. Что о сделании комитета для перевода систем древних народов и богослужения, то он обличен данным его в сборище предложением.
25. Вопрос. Здесь, в России, законами наистрожайше запрещено не только иметь переписку вымышленными цифрами, запершись в комнате, но вы, закрывая ваши сборища от правительства, вымышляли цифирную азбуку и гиероглифы; то объяснить вам, для чего вы такую переписку учредили, а как ваши сборища и деяния не могли быть позволены, то вы сие и скрывали, ибо как вы говорите, что делали те сборища для пользы общей, сии слова ваши есть ложны, потому что делать добро таить нужды не настояло, а как оно вредно, то вы и таили.
Ответ. Азбуки, употребляющиеся по градусам, не нами вымышлены, но присланы из Берлина при градусах, и в них и находится, что в тех бумагах явно, и употребляли их только по находящемуся там предписанию; вообще при искании сих градусов мы худого намерения не имели, а в том, что употребеление сих азбук законам противно, яко виновные, к монаршим Ее Императорского Величества повергаем себя, испрашивая милосердного прощения.
Возражение. Буде б не было в их сборищах вредного, то б таких вымыслов делать было не для чего; что ж он говорит, что не знал о запрещении иметь тайную переписку, но сим они извиняемы быть не могут потому, что все их сборища и деяния — в противность законов, ибо они не хотели оным повиноваться, а повиновались повелениям великого мастера.
26. Вопрос. Кому гонение было, и кого подозревали, и кто сборища ваши в Калиостровой системе, иллюминатов и мартинистов, и как вы о сем сведали, и почему?
Ответ. Помнится, что в 1786 году и в следующем почти, можно сказать, по всей Москве говорили и называли общество наше разными именами, но большая часть называли мартинистами, а почему, подлинно и теперь не знаю.
Возражение. Чтоб он не знал, почему их описанными именами в сем пункте называли, сие неправда; а он знать должен, но открыть о сем не хочет, а что они есть таковы, то обличают их собственные акты и печатание тайно развращенных книг.
27. Вопрос. Писателя ’’О заблуждении и истине’’ сам ты описал, что он не такой автор, которому верить должно, однако книги оного автора и по запрещении печатать велел, а из сего судить можно, что ты такою ложною нелепостью старался людей развратить, закружить головы из корысти, как судить можно, а после сего как можешь ты говорить, что печатал нравственные книги?
Ответ. Не могши вспомнить теперь, к кому и по каким обстоятельствам писал я об авторе книги ’’О заблуждении и истине’’, не могу иного сказать, как то, что я ныне об этом писателе так думаю, но что это писано мною, должно быть, несколько лет спустя по напечатании сей книги. Когда же печатали оную, тогда была она в уважении у всех. В дозволении продавать оную книгу по запрещении приносил я и ныне приношу повинность мою, повергая себя к монаршим стопам Ее Императорского Величества, при печатании же оные не было намерения сделать оною книгою вред или развращение, но печатана была как новая книга, которую на французском языке, так можно сказать, все знающие сей язык в Москве покупали, так надеялись иметь от нее прибыль.
