Бхагаван Раджниш - Автобиография духовно неправильного мистика
Раджнишпурам: Незаконный город
Через несколько месяцев становится ясно, что санньясины Ошо мечтают создать самодостаточную общину, где смогли бы жить до пяти тысяч человек; они намерены четыре раза в год проводить большие открытые фестивали и издавать книги Ошо. За весну и лето население общины быстро растет. Новоприбывшие селятся в палатках, создают крупное огородное и молочное хозяйство, начинают прокладывать трубы и электричество, асфальтируют дороги, укрепляют берега ручьев и разбивают сады на голых склонах холмов. Враждебность местных жителей к общине стремительно перерастает в бурную реакцию и агрессивные действия. Строительство запрещают, в адрес Ошо и членов его общины несутся угрозы, а в портлендской гостинице, купленной санньясинами, взрывается бомба. Губернатор Орегона открыто заявляет, что если местное сообщество не принимает санньясинов, то им, по его мнению, лучше просто уйти.
В 1982 году обитатели ранчо голосованием решают зарегистрировать общину как город Раджнишпурам в округе Васко. Администрация округа дает свое одобрение, но местная группа слежения за землепользованием под названием «Тысяча друзей Орегона» немедленно подает против общины судебный иск. Позже главный прокурор штата подвергает сомнению конституционность регистрации города, ссылаясь на то, что эта процедура противоречит тезису об отделенности церкви от государства. Христианские проповедники-фундаменталисты называют Ошо антихристом, а местные фермеры используют дорожные указатели с названием «Раджнишпурам» как мишени для упражнения в стрельбе. На «антираджнишских» митингах раздают майки и кепки с портретом Ошо в перекрестии оптического прицела.
Ошо обращается к властям с просьбой дать ему вид на жительство как религиозному учителю, но ему отказывают на том основании, что он хранит обет молчания и, следовательно, не может проповедовать. Однако после подачи жалобы это решение отменяют. К 1984 году в юридическом отделе Раджнишпурама работает уже более двухсот сотрудников, занимающихся десятками судебных тяжб. Документы, полученные благодаря «Положению о свободе информации», убедительно доказывают, что давление на федеральные власти и власти штата исходило от самых верхов, из администрации Рейгана, которая всеми силами пыталась разогнать общину и вышвырнуть Ошо из страны.
Они хотят уничтожить этот город и ссылаются на свои законы о землепользовании. Ни один из этих идиотов даже не пришел сюда, чтобы взглянуть, как мы используем землю. Неужели они смогут создать здесь больше, чем мы? Полвека этой землей вообще никто не пользовался — и все были счастливы, словно это и есть верное землепользование! Но мы начали тут многое создавать. Мы хотим, чтобы община сама себя обеспечивала. Мы сами выращиваем еду, овощи и фрукты. Мы всеми силами стараемся перейти на самообеспечение.
Пустыня... Порой мне кажется, что это просто судьба для таких, как я. Для Моисея все закончилось пустыней. И для меня все кончается пустыней, хотя мы, конечно, пытаемся сделать этот край зеленым. Мы уже сделали его зеленым. Посмотрите на окрестности моего дома — кажется, что это не Орегон, а Кашмир. Когда мы приехали, тут не было ни единого деревца. Вообще никакой зелени. Когда Шила привезла меня сюда, я был просто потрясен: голый дом и ничего больше. А я всегда любил сады. И всюду, где я жил, я разбивал прекрасный сад.
Невероятными усилиями мы превратили это место в цветущий сад. Люди трудятся по двенадцать, четырнадцать часов в сутки. Но никто не желает заглянуть сюда и посмотреть, что тут происходит. Сидят себе в Капитолии и твердят, что это нарушение законов землепользования. Если уж это противозаконно, то здешние законы о землепользовании — просто фальшивка, их нужно собрать да сжечь! Пусть сначала придут и посмотрят, а потом уж попробуют доказать, что это незаконно. Но они боятся сюда приходить...
Я всегда относился к Америке с уважением. Я считал, что это демократическая страна. Я думал, что тут с почтением относятся к личности, личной свободе и свободе самовыражения. Мне очень нравится американская Конституция. Но теперь я понимаю, что лучше бы нам сюда не приезжать. Я страшно разочарован. Конституция оказалась лицемерной. Красивые слова — личность, свобода, предпринимательство, самовыражение, — но это только слова. За ними прячутся все те же политики, все те же уродливые хари и подлые мыслишки — а я считаю, что в политику идут самые подлые люди на свете. Самые низкие и грязные, потому что они сами понимают, что не способны ни на что, если у них в руках не будет власти. Власть необходима только для того, чтобы вредить. Для добра достаточно просто любви и сострадания.
Ваш город — уникальное явление в человеческой истории. Городов было много, но кто слышал о незаконном городе? Никто. Это город, но он незаконный. Его не признают. Все делают вид, словно его нет. И вас тоже как будто нет.
Но я есть, я здесь и я намерен тут оставаться. Никто не заставит меня уехать... Я сам решу, где мне жить. Я добился того, что индийское правительство отказало мне в гражданстве, так куда же они меня отправят? Они могли бы выслать меня только в Индию, но я об этом заранее позаботился — в Индию меня не пустят. Теперь я увяз тут, на «Большом Грязном ранчо», и ничего с этим не поделаешь, меня отсюда и подъемным краном не выдернуть.
Но у этих дурней есть власть. Они стерли название «Раджнишпурам» даже с генеральных планов округа Васко. По мнению окружной администрации, тут нет никакого города. И если пять тысяч человек вдруг разом исчезнут, правительство Орегона не признает даже, что они исчезли, ведь для этого придется сперва признать, что они были, — а ведь нас тут нет!
И все же это в каком-то смысле даже хорошо. Раз нас нет в Орегоне, то, разумеется, нет и в Америке. Это рождение нового народа! Скоро мы составим собственную Конституцию и объявим о своей независимости. А что еще нам остается?
Церковь и государство
Буквально вчера я получил такие сведения: главный прокурор Орегона объявил Раджнишпурам незаконным. Объяснил он это тем, что тут, в Раджнишпураме, религия перемешалась с государством.
Начнем с того, что наша религия не имеет ничего общего с существовавшими прежде. Мы просто вынуждены официально называть себя религией, но более нерелигиозной общины не сыскать на целом свете. Ну какая у нас религия? Ни Бога, ни Святого Духа, ни Иисуса Христа, ни папы, ни молитв, никаких хлопот о неминуемой смерти... На это у нас нет времени, мы слишком поглощены жизнью!
Надо сказать, что если за кем-то из моих людей явится Смерть, ей придется подождать. Мои люди так вовлечены в жизнь, что даже Смерти придется с этим считаться... Пусть забирает тех, кто мертв уже тридцать, сорок, пятьдесят лет! С ними у Смерти никаких проблем не будет — забирай себе, никто и не заметит. Они и так уже слишком долго живут загробной жизнью.
Смерть, должно быть, страшно занята. Жизнь есть на этой планете и пятидесяти тысячах других планет, а ни одна религия никогда не утверждала, что у Смерти есть помощники или поверенные. Она трудится сама по себе. У бедняжки столько бюрократических трудностей, а все приходится делать самой. Так что не удивительно, что многие люди умирают лет в тридцать, а ждать им приходится до сорока, пятидесяти, шестидесяти... Они просто стоят в очереди. Что делать Смерти? Она со старыми, нерассмотренными делами еще не успела разобраться, а люди все умирают и умирают...
Но мои люди станут для нее потрясением.
Это живые люди. Они так погружены в жизнь, что не успевают думать о смерти. Она крепко подумает, стоит ли забирать кого-то из вас. Она скажет себе: «Эти могут и подождать, пусть себе еще поживут, а я пока разберусь с бесконечным списком незаконченных дел».
Ну разве это религия? Я называю это нерелигиозной религией. Я называю это религиозностью.
У нас нет проповедей. Мои беседы уж точно проповедью не назовешь. Можете называть их антипроповедями. Так, где же они увидели религию, перемешавшуюся с делами государства? Кстати, разве у нас тут государство? Прежде всего, мы — не религия. Ни в одном словаре мира не найти определения религии, которое бы нам подошло. Нам самим пришлось составлять словари и давать определения.
К тому же разве у нас тут государство? Только городской совет, а он занимается вопросами дорог, чистотой, жильем и больницей. Как религия может смешиваться с дорожным строительством? Я пытался что-то придумать, но ничего в голову не приходит. Что общего у религии с дорогами? А с жилыми домами? Как привязать религию к больнице — лекарствам, уколам и прочему лечению? Пусть нам объяснят, как это связано. В нашей больнице пациентов ни один священник еще не потревожил.
И эти люди пишут на своем долларе «Мы верим в Бога». На долларе! Так кто из нас смешивает религию с государством? Да они религию приплели даже к грязным деньгам! На фасаде Верховного Суда написано: «В Бога веруем». И если я когда-нибудь окажусь в Верховном Суде — а это, знаете ли, вполне возможно, я смогу, если захочется, — я первым делом спрошу: «Где тут Бог? И на каком основании это написано? Если ложь встречает тебя уже у ворот, то, как вы можете приводить меня к присяге? По идее, я должен присягнуть, что буду говорить только ложь, а не правду!» Ложью украшен даже фасад Верховного Суда... И та же ложь написана на каждом долларе: «Мы верим в Бога».
