Игорь Шумейко - Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России
Опасаясь… А вот действительная карта тогдашних социально-политических рисков — это и есть главное, что меня сейчас возвращает в тот августовский погожий день. «Погожий» — утверждаю в том смысле, что погода в тот день была на стороне демократии, способствовала, ну, или не препятствовала, народным волеизъявительным действиям. Дождя не было, нежаркое солнце, обычный грустноватый закат лета.
Реально я, мы, наше поколение — могу же я, наконец, что-то сказать и за него вполне утвердительно! — мы точно не опасались каких-то там глобальных, тотальных «репрессий». Были абсолютно уверены, что максимум нам грозящего — это «закручивание гаек», в пределах тех 2–3 оттенков общекоммунистического тренда, которые мы уже наблюдали, то есть: «как при Брежневе», «как при Андропове», «как при Черненко» (и то, последний, при вспоминании-моделировании куда-то смазывался, совпадая скорей всего с Брежневым)… Вот почему — теперь-то это становится у меня в стройную схему — старшее поколение в те два дня заметно больше и большего опасалось. Просто у них этих «оттенков» в сфере мысленного взора набиралось чуть больше: не 2–3, как у нас, а 4–5, включая и «как при С-с…». Видно, в такие моменты всплывают, анализируются не книжные, но только жизнью проверенные сведения. У нас-то ведь и «как при Хрущеве», совпавшее с самым блаженным ранним детством, выпадало из фокуса, совмещаясь с единым фоном, закадровым гулом, «молоком» нашей мишени. При нем, на наш взгляд было — все равно, как при Сталине, Ленине и всех царях, считая Гороха…
Вот, наконец, я и добрался до самого неприятного, стыдного в этом своем мемуаре. Сегодня я лично знаком с тремя из подписавших то самое «Слово к народу», двое из них читают мои книги, высоко и публично их оценивают, и сам я бываю рад назвать их «старшими товарищами». Но тогда-то, все мы были общей… «потребительской массой». Эпитет можно подыскать и пожестче. В те дни — тут мой сейсмограф-самописец беспощаден — мы все были в одном месте, с одним набором мыслей. (Даже Виктор, даже и Александр, ставший в 1993 году правой рукой правой руки Баркашова, был тогда там…)
Наши старшие думали о запасании соли-спичек-мыла-крупы, а мы-то… Скажу по себе: я тоже, конечно, как мог, прикидывал по дороге к «Баррикадной» все варианты нашего, высокопарно говоря, общественно-политического развития. Те самые 2–3 оттенка коммунистического тренда, для нас выражались буквально в одном: зажимании или незажимании нашей… тогда как раз ей термин подобрали: «молодежной культуры». А если терминов не подбирать, то: модная одежда («шмотки») и музыка («рок-н-ролл») — «победили социализм». О джинсах я в «потребленческой главе» кратко рассказал, теперь об остающемся «претенденте на лавры». Прочие мелочи, как, например, обеспечение местом работы после института, разумеется, никого не волновали, считались естественными, как восход солнца. Здесь слабым извинением может послужить, что и гораздо более старшие мыслили в тех же категориях: зажмут/не зажмут напечатание, например, Гроссмана. Тоже было главное — выбить разрешение, а бумага/краска — это, наверно, само собой. Сейчас вон: покупай бумагу, печатай его, хоть 10 000 экземпляров, да хоть все… 5 % от его, Гроссмана — советскихтиражей. Но что-то… «не видно в вольных уже волнах».
Предшествующие год-два были как раз в смысле нашей «молодежной культуры» очень по слабительными, благоприятными и теперь я прикидывал вероятность досадного зажима. Но ненадолго — после брежневской 18-летки мы уже давно привыкли к более мелкой шкале политической хронологии: где-то 2–4 года. В числе рисков непосредственно этого дня, оглядываясь на дремавшие на обочинах танки и БТРы, я числил и силовой разгон, или просто какие-нибудь потасовки вокруг «Белого дома», и чаще всего мысль обращалась к PinkFloydoBCKoft пластинке «Волынщик у врат зари» в моем полиэтиленовом пакете. Яведь ее еще даже и не прослушал, не говоря похвастаться перед кем-то. Эти «диски», пластинки виниловой эры были столь огромны, столь трогательно хрупки, уязвимы, и все время колебаний «идти/не идти», созвонов с друзьями, выслушивания аргументов Николая, оглядывания своей комнаты, я, оказывается, подсознательно прикидывал именно ее, пластинкину судьбу.
Ну а как там было у «Белого дома», вы прекрасно знаете. Все воспоминания всех людей, их опубликовавших, — наверное, правдивы, кроме, разумеется, воспоминаний политиков. В том смысле, что само гигантское количество этих мемуаров, пересекаясь в деталях — точно воссоздает все траектории движения всех физических тел, словно тысяча запротоколированных перекрестных допросов: «Был», «Не был», «Когда», «С кем», «Брал ли автомат, одевал ли бронежилет» (как тот «боец», прикорнувший на плече Ростроповича). И когда это было интересно — все давно уже сопоставили, сличили. Хотя издатели еще лет 20 от случая к случаю будут сшибать свои копейки на «Тайнах августа 91-го». Ну а остающиеся помимо траекторий мельтешивших тел — истинные мотивы, мысли, чувства… о них «простые люди» могут бухнуть и правду (я вот попробую чуть-чуть), а могут и соврать, но именно политики будут врать… имманентно.
От себя скажу об удивительном феномене. Стояло, бродило там тысяч пятьдесят, наверное, и мы ни с кем не сговариваясь, без помощи этих самых «мобильников», встретились, пересеклись, делясь впечатлениями, как бы чокаясь фонтанирующим из нас словесным шампанским. (Хороший пример, передать бы его французскому умнику Бодрийяру, утверждавшему, что технические средства коммуникации убивают общественные связи). Встретили Сергея, будущего героя Александра и будущего вороватого прораба партийного строительства Витю, и Марину, и обоих Михаилов, а с кем-то тогда и познакомились. Монолитность (в негативных статьях упор больше делается на термин: гомогенизированность) нашего тогдашнего общества лучше всего наблюдалась в структуре той белодомовской толпы, точнее, понятно — в отсутствии какой-либо структуры. Говорят, что все-таки были тогда пришедшие и стоявшие на дорожках, площадках лужайках сгруппированными по партиям, но утверждают это — сами партии. Каких-то штандартов-ориентиров не было. Только облако общего воодушевления, блеск глаз, слегка удивленные улыбки.
— Ой, а вы где стояли? — А во-он, три деревца, и левее вон, парень в кепке.
Помню я еще сострил, перед Мариной уже, что мы там стали «травкинцами», подавшись перед новоподошедшими с дорожки — на лужайку, под крутым довольно наклоном заваливавшуюся к тому подъезду с балкончиком, куда и выходили периодически — глашатаи нового мира.
Вот от тех трех деревцев и парня в кепке и началась наша новая политическая жизнь…
Или скажем, взросление. Уже в 93-м все было совсем по-другому.
Из «личных дел»
Значит, от стоящего у тех деревцев на наклонной белодомовской лужайке, с PinkFloydовским альбомом «Волынщик у врат зари» в пакете, и покатится клубок моего недолгого рассказа.
Только не вообразите, что это подводка такая, и сейчас, вроде как по законам физики тот клубок докатится до дверей белодомовского подъезда и пойдет какая-нибудь «причастность» к тайнам новейшей истории. Скорее наоборот. С июля 1990 года я занимал должность, мало причастную к важным делам, каковую занял при следующих обстоятельствах.
По образованию я — кибернетик. С нашего потока выпускников МИУ (Московского института, ныне Государственного университета Управления) 1983 года, действительно вышло несколько замминистров эпохи 1990-х, включая одного чрезвычайно знаменитого, несколько лет практически одного из ключевых в экономике РФ, — заинтересовавшиеся легко его вычислят. Но все они прошли аспирантуры и исследовательские институты, вроде ЦЭМИ, где потихоньку готовили кадры под будущую «эпоху рыночных отношений». Преподававшие у нас академик Дмитрий Львов и будущий премьер Евгений Сабуров делали предложения и мне, но я, хоть и вел какую-то там научную работу на паре кафедр, и диплом был с отличием, все же сообразил, что это не моя судьба. Правда, тогда, честно говоря, я считал, что делаю более престижный ход. Минвнешторг СССР, второй после МИДа. Это конечно — отдельная песня, понятная сейчас уже не очень многим. В своей книге «Русская водка. 500 лет неразбавленной истории», там, где сюжет подходил к завоеванию мира нашей «Столичкой», я немного коснулся этой темы. Может, когда-нибудь напишу и подробнее, что вообще значил тогда в СССР «Внешторг», «загранкомандировки» и т. д. Сейчас ограничусь буквально анкетной строкой: до 1990 года работал в системе Министерства внешней торговли СССР.
В 1990–1992 годах я — заместитель начальника главка Министерства образования РСФСР. К собственно образованию я отношения не имел, но в том министерстве был и экономический главк, в нем — внешнеэкономический отдел, а на шее у отдела к лету 1990-го — крупный и довольно запутанный международный конфликт, связанный с прошедшей международной выставкой школьного оборудования. Летом в министерстве прошла смена «команды» и новый заместитель министра (по экономике) — Евгений Федорович Сабуров, мой бывший дипломный руководитель в МИУ, вспомнил, пригласил на работу с обязательством, или, точнее сказать — поручением урегулировать как-то тот унаследованный конфликт. Бельгийская фирма «Ван Эрум» поставила на Московскую выставку оборудования на… что-то около 120 000 долларов. Его взяли, обещали оплатить, не оплатили, «и вообще… 1990 год на дворе»… Бельгиец грозит, шлет факсы… «Я вчера уволил русского переводчика!»(в смысле — теперь с вами разговор только через международный арбитраж, и русский язык уже будет не нужен). Сабуров провел работу с одним сибирским лесопромышленником, тот согласился дать одну треть требуемой суммы, и вот с этой гарантией оплаты, припрятанной до случая, где-то через неделю после своего назначения я уже брел по «тихому» (штамп) бельгийскому городу Генк. Русского переводчика Ван Эрум, хозяин одноименной фирмы действительно уволил, но по-английски говорил очень старательно, и к моему счастью — медленно… Из внешторговской практики я знал, что для участников международных выставок считается неудачей, почти дурным тоном возвращать подобный товар домой. Он должен быть продан на месте и скидки тут бывают самые солидные. Возвращение из СССР того оборудования, конечно, не было главной мечтой Ван Эрума. В общем, сошлись на одной трети стартовой цены и на букете каких-то там обещаний будущего сотрудничества. Самое мне запомнившееся, что Ван Эрум, оказывается, в прошлом был профессиональным футболистом, играл даже за «Антверпен», и я, как большой любитель, совершенно уже нелицемерно внимал его многочасовым рассказам, а дома у него пересмотрел-перещупал все трофеи…
